Он словно говорил глазами - их светом, который лучился из-под густых бровей. Иногда он пересекал комнату легкими, словно у девушки, шагами, для того чтобы показать мне ту или иную книгу, или просто расхаживал, попыхивая кукурузной трубкой. Я отдал бы многое за то, чтобы набраться смелости и попросить в дар эту трубку прилавочной стоимостью в каких-то пять центов. Я понял, почему дикари так страстно домогаются печени храбрецов, убитых в бою. Возможно, эта трубка смогла бы наделить меня хоть крохотной долей его способности читать в сердцах людей. Однако он ни разу не отложил ее в сторону на расстояние, удобное для совершения кражи.
Однажды писатель положил руку на мое плечо. Это действительно случилось. Так жалуют Звездой Индии - голубой шелк, трубы, сверкание алмазов и все прочее. Если в будущем, подчиняясь обстоятельствам и случайностям, которые порой подстерегают нас в этой бренной жизни, мне суждено безнадежно пасть, я скажу надзирателю работного дома, что однажды сам Марк Твен возложил руку на мое плечо, и тот немедленно предоставит мне отдельную комнату, снабдив двойной табачной порцией для бедных.
- Я не читаю романов, - продолжал Марк Твен, - но иногда всеобщее любопытство заставляет сделать это, когда люди начинают преследовать меня, желая узнать мнение о последней нашумевшей книге.
- Какое впечатление произвело на вас недавнее преследование?
- Роберт? - спросил он.
Я кивнул.
- Конечно, я прочитал - для того чтобы поучиться мастерству. Это заставило задуматься над тем, что я слишком давно не читал романов. Среди книг, застрявших на полках, может оказаться немало таких, которые написаны с большим вкусом. Итак, я начал курс чтения романов, однако прекратил это занятие, потому что не получил удовольствия. Что касается Роберта, то я изумился, изумился, словно уличный певец, которого привлекла восхитительная музыка, исполняемая на церковном органе. Правда, я не остановился, для того чтобы спросить, была ли это всеми признанная или самая заурядная музыка. Просто мне нравилось то, что я слышу. Я говорю об изяществе стиля.
Видите ли, - продолжал он, - каждый оценивает книги по-своему. Я выразил свое мнение. Если бы я жил во время начала всех начал, то и тогда осмотрелся бы вокруг, стараясь узнать, что говорят в приходе об убийстве Авеля, прежде чем открыто осудить Каина. Конечно, у меня была бы своя точка зрения, но я не высказал бы ее до тех пор, пока не нащупал почву. Итак, вы слышали, что я думаю об этой книге. Каково мое мнение для публики? Право, не знаю. Оно не перевернет мир.
Он устроился в кресле поудобнее и заговорил о другом.
- Девять месяцев в году я провожу в Хартфорде. Я давно уже смирился с тем, что в течение этих месяцев нет никакой надежды работать по-настоящему. Кто-нибудь обязательно потревожит. Люди заходят в любое время и с чем угодно. Однажды я решил вести дневник подобных вторжений. Он начинался так:
"Входит некто и заявляет, что не желает видеть никого, кроме мистера Клеменса. Это оказался агент по распространению фоторепродукций картин из Салона, но я очень редко использую салонные картины в своих книгах...
Появляется другой человек, который тоже отказывается видеть кого бы то ни было, кроме мистера Клеменса. Этот пришел уговорить меня написать в Вашингтон о чем-то очень важном. Я принял его, затем третьего, четвертого... Наступил полдень. Я устал вести дневник и захотел отдохнуть".
Однако пятый посетитель оказался единственным, у кого нашлась визитная карточка, и он прислал ее: "Бен Кунц. Ханнибал. Миссури". Я вырос в Ханнибале. Бен был моим старым школьным приятелем. Соответственно я распахнул настежь двери моего дома и кинулся с распростертыми объятиями к огромному, тучному джентльмену, который не был Беном, каким я знавал его, - он совсем не походил на него. "Но все-таки это ты, Бен? - спросил я. Сильно же ты изменился за последнюю тысячу лет". Толстяк промямлил: "Мм, по правде говоря, я не Кунц, но я встретился с ним в Миссури, и он попросил обязательно зайти к вам и дал свою карточку". Тут он разыграл сценку, приготовленную для меня: "Одну минуточку, я сейчас достану проспекты. Хоть я и не совсем Кунц, однако путешествую с полным набором громоотводов, каких вы никогда не видели".
- И что же произошло? - спросил я почти шепотом.
- Я захлопнул дверь. Он не был Кунцем, совершенно точно, не был моим старым школьным товарищем, но я пожал обе его руки с любовью и... В моем собственном доме меня атаковал коммивояжер по продаже громоотводов.
Как я уже сказал, мне почти не удается писать в Хартфорде. И вот каждый год я приезжаю на три месяца сюда и работаю по четыре-пять часов ежедневно в кабинете, который устроил в саду того домика на холме. Конечно, я не против двух-трех заминок. Когда дело спорится, такие мелочи не мешают. Однако восемь или десять перерывов задерживают развитие композиции.
Я сгорал от нетерпения задать целую кучу дерзких вопросов: каким собственным работам он отдает предпочтение и так далее, но, завороженный глазами собеседника, так и не осмелился. Он продолжал говорить, и я внимал ему, распростершись ниц. Речь шла об оснащении мозга, и я до сих пор изумляюсь, действительно ли он имел в виду то, что сказал.
- Я не интересуюсь беллетристикой. Больше всего на свете меня привлекают факты и всякого рода статистика. Даже если речь идет о выращивании редиски, это занимает меня. Например, только что, прежде чем вы вошли, - он указал на тома энциклопедии, стоявшие на полке, - я прочитал статью о математике, абсолютно чистой математике.
Двенадцать на двенадцать - вот чем заканчиваются мои познания этой науки, но я наслаждался статьей, хотя не понял из нее ни слова, но сами факты, то есть то, во что человек верит как в факты, всегда восхитительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136