приноровиться к ней было не просто. Там же поужинал. Закусочные и бакалейные магазины оказались еще открытыми, и я забил прицепную коляску пачками печенья и ветчиной, разными консервами и фруктовыми соками, табаком, бутылками пива и виски. В третьем магазинчике меня встретила морщинистая старая дева. Она долго и с подозрением смотрела на мои очки и заметила:
— Что, глаз повредили?
Я льстиво ей ответил, что это у меня родовая травма, что, видно, то была воля Господня лишить меня одного глаза. После этого она прониклась ко мне глубокой симпатией, но я получил хорошее предупреждение. В потемках я приехал в Дорчестер и добрался до вокзала, вусмерть намаявшись, уже заполночь. Забрал там свой тюк и примотал его к коляске. Еще несколько миль жал педали на север, в тихую долину, где единственное движение слышалось на Фроуме, журчащем и мерцающем на речной гальке. Я вырулил свою машину в сторону от дороги в мелколесье, разложил мешок и заснул. Спальный мешок был — мечта. В течение целого месяца в постели я спал только полночи. Тут я спал и спал, просыпаясь временами от шороха листьев или насекомых, и снова погружался в сон, стоило только натянуть одеяло на одно ухо.
Окончательно я проснулся после десяти. Я продолжал лежать на своей шерстяной подстилке до двенадцати, смотрел сквозь листья дубков на подгоняемые ветром облака и пытался решить, как мне лучше передвигаться — днем или по ночам. Днем я особенного любопытства не привлеку, но мое средство передвижения было столь необычным, что десятки людей его запомнят; если ночью — всякий встречный будет потом днями говорить обо мне. А вот между полночным часом и тремя в деревнях и на фермах никакого движения. Решил рискнуть передвигаться так, чтобы никто меня не видел.
Наметил себе, куда теперь буду двигаться. Выбрал путь по узкому проселку вдоль меловых холмов, остатками древней римской дороги между Дорчестером и Экстером, по которой ездят только на крестьянских телегах. Вероятность встретить на ней в темноте хоть одну живую душу была ничтожной. Даже если попадется случайный встречный среди этих холмов, я первым его услышу. Мне вспомнилось, как я проклинал бесшумно подъезжавших велосипедистов, когда прятался на пшеничном поле.
Мой бивуак был вполне безопасен, хотя и рядом с дорогой. За целый день я не видел ни души, и самым человекоподобным был козел, пасшийся вместе со стадом коров на соседнем лугу. Он посмотрел на коляску и пожевал несколько веток куста, под которым коляска стояла. Поел еще, сплюнул и посмотрел с иронией на меня. Он напомнил мне одного деревенского старичка с бакенбардами, торжественно шествовавшего по обочине дороги, в чем никакой нужды не было, — он просто прокладывал новую тропу. Мне нравится наблюдать, как козел сопровождает дойное стадо на пастбище, чтобы, как говорят старики, принести им удачу или поедать траву, вызывающую у коров выкидыш. Думаю, это истинное назначение козлов забылось, но кому теперь нужно следовать старым обычаям или кто станет утверждать, что от козла нет никакого проку?
Дальше я двинулся в полночь. Первые три мили шли по хорошо укатанной дороге, но встретилась одна машина. Я успел прислонить велосипед к ограде, а сам перелез ее и отошел в поле. Римская дорога кишела жизнью: на ней лежали овцы и коровы, выпрыгивали и снова прятались в старых ямах кролики, бесшумно пролетали над кустами и ухали совы. Ехал без света и поминутно проваливался то в одну колею, то в другую: расстояние между ними было только-только уместить три мои колеса. В конце концов я слез с седла и пошел пешком.
По причине медленного продвижения и постоянного плутания в бесчисленных тропах и зарослях можжевельника, когда я скатился по склону в долину, пересек железнодорожную колею и тихо проскальзывал через спящую деревню Пауэрсток, развиднелось, и стали проступать очертания изгородей. Пора было сворачивать с дороги. На окружающих полях, насколько я мог их осмотреть одним глазом (а одним оком я еще не привык оценивать пространство), укрытия практически не было. Когда мне попались четыре стены сгоревшего и заброшенного коттеджа, я уложил велосипед в разросшуюся на полу крапиву, отсоединил коляску и прикрыл ее кирпичами и обломками досок. Сам прятаться не стал, а разлегся в высокой траве возле ручья. Наступил тихий теплый день, начинающийся сентябрьскими туманами над низинными лугами. Если кто меня увидит, я сплю, положив голову на руки, или делаю вид, что сплю, — довольно обычная картина возле всякого ручья в праздный день.
Наступили сумерки, я собрал свой транспортный агрегат и в одиннадцать тронулся дальше. Деревень по пути не было, и единственным препятствием было пересечение двух шоссейных дорог. Собаки лаяли и ворчали на меня, когда я проезжал одинокие фермы и дома, но я уже был далеко, когда хозяева могли выглянуть из окна, если они вообще делали это. Той ночью мне предстояло много дел, и ехал я быстро.
В половине первого я был на гребне невысокой объеденной кроликами холмистой гряды в форме полумесяца, рога которого упирались в море, образовав небольшую, покрытую пышной растительностью долину. Внешний северный склон обращен к болотистой Маршвудской долине. Здесь из меловых гор я попал на песчаники; тропы, пробитые в нем вьючными лошадями сотен поколений, с трудом подымавшихся с моря на вздымающуюся холмами сушу, углубились в землю футов на пятнадцать, а то и больше. Эти купцами вырытые красно-зеленые каньоны по склонам холмов были для меня очень дороги.
Я толкал свой велосипед по хребту, пока не наткнулся на тропу, ныряющую в лощину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58