Что за сюрприз он им всем преподнесет — маме, папе и маленьким братику и сестричке! Он позволит малышам и папе увидеть сюрприз, который он приготовил маме. Вот о чем он думал, сидя в темной вонючей крысиной норе, вдыхая запах тухлой рыбы и глотая спиртное.
Монстр знал, что если не попытается отсидеться, то он обречен. Они придут за ним. Следы его деяний широки и ясны, будто их оставила гигантская брюхатая медведица, и следы эти жгли Банковского сильнее, чем сковорода Ада, и еще украденный “меркурий” с серебристо-виниловым верхом. Все это словно светилось на дверях огромной надписью: “Эй, посмотри на меня!” Поэтому его первая проблема — сменить машину. Затем он должен изменить себя. Себя нынешнего, ибо он позволил себе то, чего никогда не допускал раньше, — он совершил ошибки. Много ошибок. Как никто он знал цену невнимательности. Если он не изменится, его поймают.
Он подтянул свою тяжелую спортивную сумку поближе и начал перебирать вещи, пока не нашел большую голубую книгу. Это был бухгалтерский гроссбух, где четыреста тридцать девять страниц из пятисот уже оказались заполненными мелким аккуратным почерком с четко расставленными датами. Слова на первой странице — “Корысть исключена” — были написаны крупными буквами. Это Библия Каторжника.
Он опять присосался к бутылке, слегка сотрясаясь и чувствуя, как жидкость обжигает внутренности, и открыл страницу 106, чтобы записать план своего первого шага. Это книга планов помогала ему обвести всех их вокруг пальца. Он вернется в Чикаго и будет ради своего удовольствия забирать жизни этих людишек. Много, много жизней...
Ли Анна Линч
— Давай, давай, деточка, ты же знаешь, уже пора ложиться спать!
— Знаю, — ответила Ли Анна, решительно направляясь в ванную комнату чистить зубы.
Эдди было приятно, что у нее растет послушный ребенок. Почти совсем не плакса. Стоит только сказать, что следует делать, а что нет, и она всегда это выполняет. Конечно, немного трудно без Эда, даже с очень послушной Ли. Когда самой Эдди было восемь лет, ее держали в ежовых рукавицах.
Ли вышла из ванной розовощекая, голенькая, маршируя с высоко поднятыми коленями, как будто шла под неслышимый барабанный бой, плоскогрудая и с небольшой припухлостью на животике от излишнего количества сладкого. Эдди уже начала следить за ее диетой — это не составляло проблемы.
— Ма! — прозвучало из спальни, и Эдди вошла укрыть свое маленькое сокровище.
— Ма, расскажи мне про Ики и Бу-Бу, — попросила Ли сонно, положив палец в рот, но тут же вынула его, вспомнив, что уже не маленькая. Она прижала к себе своего любимого плюшевого медвежонка, говорящего панду, которому дала имя Джордж. Она так часто и так крепко прижимала его к себе, что синтетическое покрытие игрушки стерлось и немного разошлось на выпуклостях. Ики и Бу-Бу были эскимосом и канадским оленем, придуманными ее отцом.
— Хорошо, но сначала помолись, глупышка.
— Я уже молюсь. Господи, упокой мою душу! Если мне надлежит умереть во сне, то, Господи, возьми мою душу.
— Аминь.
— Аминь.
— Жил-был эскимос, которого звали Ики.
— Эскимоска, мам, — поправила Ли, когда Эдди остановилась перевести дыхание.
— Жила-была капризная маленькая эскимоска, которую звали...
— Капризная? Продолжай, мам.
— Извини! О'кей. А сейчас закрой глаза, и я начну сначала. Однажды далеко на севере жила эскимоска, которую звали Ики, и был у нее олененок по имени Карибу. Он всегда мечтал стать северным оленем, но был лишь канадским олененком, поэтому Ики и назвала его Карибу. Но Ики не могла произнести слово Карибу, потому что была совсем маленькой эскимосской девочкой, она могла только говорить Бу-Бу, и это стало именем оленя. — Эдди замолчала, решая, хотел ли олень быть Карибу или нет. Она забыла, как это объяснял Эд. Ну, неважно. — И Бу-Бу пошел к Санта Клаусу просить, чтобы тот назначил его рождественским оленем. Но Санта Клауса и его жены не было дома, поэтому он решил поговорить с Рудольфом.
Ли Анна, слава Богу, уже равномерно дышала, и это было очень кстати, так как Эдди не знала, что нужно рассказывать дальше.
Она осторожно поднялась с постели и на цыпочках подошла к выключателю. Погасила свет и только начала закрывать дверь, как услышала тонкий голосок, заглушенный дверью и сном.
— Мам, ты все перепутала. Бу-Бу — канадский олень, а не просто олень.
— Хорошо. Ты все мне объяснишь завтра. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мам. Я тебя очень люблю.
— Я тоже очень люблю тебя, сладенькая моя, — ответила Эдди, тихо закрывая дверь.
Джек Эйхорд — полицейский
— А ты знаешь, как снять черного с дерева в Миссисипи?
— Ну и как? — подыграл Эйхорд детине, стоящему рядом с ним у Керли, в полицейском баре, где вечно торчали все сотрудники восемнадцатого отделения. Подходили ребята после четырехчасового ночного дежурства, снедаемые жаждой, и Джек оказался между двумя парнями, занимавшимися кражами. Большой был в кожаном пальто и шелковой рубашке, которая стоила не меньше семидесяти пяти долларов, с толстой золотой цепью, второй — черный, сложенный, как пожарный кран, тоже расстегнул рубашку и выставил множество золотых цепей. Еще один белый смотрел на Джека, но разговаривал со своим приятелем, лениво перебрасываясь с ним словами.
— Вытащи свой нож и срежь его оттуда!
Все засмеялись, Эйхорд тоже вежливо улыбнулся, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за правую руку. Он обернулся.
— Слушай, ты знаешь, как в польских воздушных силах называют самолет?
— Эй ты, чертова вонючка, ты что, не умеешь шутить? Нужно говорить: как называется польский самолет, а не как в этих дурацких польских воздушных силах называют самолет, набитая соломой башка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61