– И вы напишете об этом?– Разумеется, напишу.– Спасибо вам, Николай, – просияла она, – спасибо за все.Таня встала и пошла в маленькую гардеробную у двери, где сняла с вешалки жакетку. Послышалось какое-то металлическое позвякивание. Я увидел на черной жакетке разноцветные орденские колодки, поблескивающие ордена и медали.– Сегодня на Красной площади демонстрация, – объяснила Чуркина. – Я пойду туда с детьми. Спасибо вам еще раз. Для меня это будет самый чудесный Первомай.Внутри у меня все напряглось, лицо вытянулось. Я не мог скрыть недоумения: этот праздник всегда был для меня символом того, что я презирал, – длинные грохочущие колонны танков, ракет, шеренга за шеренгой марширующие солдаты, словно механические роботы, как ненавистные гитлеровские эсэсовцы.Я не понимал, почему массы охватывает милитаристский угар? И эти гигантские портреты: еврея Маркса, немца Энгельса, по-европейски образованного юриста Ленина. На мавзолее в строгом порядке стоят члены политбюро с сияющими лицами и со скрытой недоброжелательностью и злобой в глазах.– Вы не одобряете мое намерение, да? – спросила Чуркина.– Я не одобряю все, что прославляет тиранов и диктаторов.– Мой отец к таковым не относился. Он был героем минувшей войны, патриотом и вообще человеком с большой буквы.– И коммунистом к тому же.– Да, и им тоже. Вы ведь не думаете, что я говорю неправду?– Наоборот. Я полагаю, очень важно знать правду всему народу.– О чем вы?– Правду о 75-х годах тоталитарного режима, репрессий, террора, отрицания неотъемлемых прав человека.– Но не коммунисты же лишили моего отца прав человека и жизни, верно?– Да, не они. Тут вы правы. – Не признать этого я тоже не мог.– А вы знаете, кто это сделал?– Да, я спрашивал его о вашем отце. Поэтому я так твердо говорю о его невиновности.Она только искоса глянула на меня.– Почему же тогда вы не говорите мне его имя? Вы его назовете?– Не уверен.– Ничего не понимаю.– Я полагал, вы бы хотели восстановить доброе имя своего отца?– Безусловно. Но, кроме того, хотела бы, чтобы тот, кто несет ответственность за его смерть, был бы наказан.– Человек, который убил его, теперь сам мертв.– Но я же сказала: тот, кто несет ответственность за его смерть.– А если я скажу, что это может повредить России?– Что вы имеете в виду?– Демократию, вот что. Наши обязательства перед свободным обществом. Ваша просьба может иметь последствия, которые…– Это не имеет ничего общего с тем, о чем я прошу, – с негодованием перебила меня она. – Отца убили преднамеренно и хладнокровно. Я взываю к справедливости. У меня на это есть полное право. И у отца тоже.– Обычно справедливость лучше всего видна тогда, когда выслушивают и оценивают противоположные точки зрения. Этим я как раз и занимаюсь.– Согласна с вами. Но в конце концов точка зрения одной стороны оказывается убедительней противоположной точки зрения и перевешивает ее на весах правосудия.– Бывает, что стрелка этих весов может легко качнуться и в другую сторону.Она долго и внимательно смотрела на меня, затем согласно кивнула и пошла звать детей:– Ребята! Мы можем опоздать.Из детской выскочили сияющие, возбужденные малыши, нарядно одетые. У мальчика на спортивной куртке было несколько дедушкиных медалей, у его сестренки в руках – маленький красный флажок на палочке. При виде серпа и молота у меня по привычке зашевелились волосы на затылке и побежали мурашки по спине.Мы вышли из квартиры и спустились на лифте в вестибюль, не проронив ни слова.– А я ведь здесь жил раньше, – нарушил я молчание, когда мы направились к тяжелым деревянным дверям в парадной. – Я не говорил вам об этом?Чуркина приятно удивилась и даже как-то посветлела лицом, похоже, я даже вырос в ее глазах.– Здесь, в этом доме?– Да, – ответил я, открывая перед ней дверь. – Жил, пока отца не арестовали.Дети с восторгом ринулись на улицу. Чуркина немного задержалась.– За что же?– А он считал, что советским танкам не место в Праге.– Помнится, я тоже так считала.– Ну вот, видите. Только отец высказывал свое мнение вслух.– И что с ним сталось?– Умер в трудовом лагере, много лет назад. Он был порядочный человек, образованный, сострадательный к людям. Между прочим, кристально честный, как и ваш отец, и так же любил нашу родину.Она благодарно улыбнулась и заспешила по ступенькам лестницы, но остановилась и, повернувшись ко мне, сказала:– А я на вас, Николай, очень рассчитываю. Когда я открывал дверь машины, мне послышалось неясное щебетание. Звук явно исходил с заднего сиденья. Тогда я быстро вытащил из-под дорожной сумки атташе-кейс и открыл крышку. Ба! Да это же пищит бипер! Он так и лежал в кейсе с тех пор, как я уехал из Москвы. Я поплелся к ближайшей телефонной будке, опустил в щель монету и набрал номер диспетчерской управления московской милиции.– Семнадцатый слушает.– Вера? Вера, это я, Николай. Это ты меня вызывала?– А кто же еще? Уже не раз вызывала за последние недели. Куда пропал-то?– Я ненадолго уезжал из Москвы. Что там стряслось?– У тебя неприятности с милицией.– С Годуновым, что ли?– Нет, с Шевченко. Он объявил розыск «Жигулей» и дал твои приметы как водителя.– Ах, это, – вздохнул я с облегчением, – тогда все в порядке. Мы все еще разматываем то происшествие. Меня не было всю ночь. Он, наверное, беспокоится, не случилось ли что-нибудь.– Ничего этого я не знаю, но в ориентировке на розыск говорится, что ты вооружен.– Прекрасно. Верочка, я сейчас у дома на набережной. Можешь приехать ко мне?– Нет. Я же на работе.– Попроси кого-нибудь подменить тебя. Я в затруднении, не знаю, как быть. Мне нужно с тобой посоветоваться.– Не могу я никак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129