— Да, приличная. Достаточно, чтобы купить несколько хороших вещей, которые мне совершенно не нужны, или провести пару лет за границей. Мне это нравится гораздо больше. Даже хватит, чтобы добраться до деревни моего отца.
— А что ты будешь делать потом?
— Пока не знаю. Но... поэтому я и зашел к вам сегодня... я предположил, что могу вернуться в Саванну. Это единственное место, которое кажется мне родным.
— Понятно.
— И я подумал, что, когда вернусь, возможно, вы поможете мне подыскать работу.
— Или возьму на работу?
— Ну да, если я подойду для нее. Это ведь совсем не то, чем я занимался раньше.
— Да, не то. Сейчас я ничего не могу сказать наверняка. За пару лет многое может измениться.
— Я ни на что не рассчитываю. Но...
— Не думаю, Курт.
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что уже сказал.
— Вы все время рассказывали мне, чем я смогу заниматься у вас на фабрике. Работать охранником. Или менеджером.
— Я говорил об этом больше года тому назад, Курт. И по твоим словам, должно пройти еще один или два года. Все меняется. И бизнес тоже. Мы увольняем людей, а не берем их на работу.
— И у вас есть на то причины?
Тайлер знал, что я задам этот вопрос.
— Есть.
Я молча обвел глазами кухню. Чистые шкафчики светло-голубого цвета, в углу, как всегда, — ваза с фруктами. Кухня богатого фермера. Огромная плита, в которой можно зажарить молодого бычка. Около нее — старый разделочный стол, который служил так долго, что даже прогнулся посередине. Сбоку от него — подставка с полудюжиной тесаков и ножей.
Я по-прежнему контролировал себя. Встал и глубоко вздохнул.
— Но это сейчас. В данный момент вам приходится увольнять людей. Возможно, через пару лет все изменится.
— Конечно, Курт. Конечно. Напиши мне письмо, когда соберешься возвращаться. Я тебе сразу отвечу.
— Отлично. Это все, что мне было нужно.
— Значит, ты больше ничего не хочешь? Тогда, если ты не против, я вернусь к своим бумагам.
— Знаете, мне очень нравятся ваши персики. — Я взял один из них из вазы и снял со стены нож. — Вы не возражаете?
— Они для этого здесь и лежат. — Тайлер стоял, переминаясь с ноги на ногу и облокотившись о стол.
Я стал чистить персик, но нож оказался не очень острым. Я достал точилку и стал затачивать лезвие.
— Помните, это была моя обязанность на День благодарения?
— Да, — ответил он равнодушно.
— Миссис Ранкин говорила, что ни у кого не получается точить ножи так же остро. — Я закончил чистить персик над раковиной, стараясь оставить после себя как можно меньше мусора, и посмотрел на Тайлера: — Знаете, у вас просто замечательные персики.
Я ополоснул руки и нож, вытер лезвие бумажным полотенцем и повесил нож на место. Тайлер внимательно наблюдал за мной.
Иногда окружающие начинают бояться тебя. Но я не мог понять, что беспокоило Тайлера. Совершенно не понимал. Я снова достал нож, как будто хотел вытереть его еще раз, просто чтобы проверить его реакцию. Мне не понравилось выражение его лица.
— Простите, если я был навязчивым.
Он должен был сказать что-то вроде: «Да нет, что ты! Заходи в любое время», но ответил лишь: «Все в порядке».
— Все равно спасибо, — проговорил я, уходя.
Уезжая, я чувствовал, что со мной творится что-то неладное, хотя понимал, что мне это только кажется. «Я строю планы на будущее», — сказал я Тайлеру. «Планы на будущее! — выкрикнул я в пустоту. — К черту будущее!» Я продолжал кричать, чтобы еще раз услышать звук своего голоса. Затем нажал на газ, надеясь, что машина поможет мне отвлечься. Саванна оставалась позади. Черт с ней. Я собирался уехать из Америки. Мне надоело искать здесь себе пристанище в армии, у Ранкинов, в чужих мне домах.
* * *
Мысль о том, что я являюсь частью чего-то целого, родилась у меня давно. «Ты — один из рейнджеров», — говорили мне окружающие. Но они имели в виду лишь то, что я был пригоден для данной работы. Я думаю, что американцы ничего не знают о подобных вещах. Теперь, когда я стал обретать веру, я хотел узнать и о моей истории, найти место, которому я мог бы принадлежать во всех смыслах этого слова, — свою землю, свой народ, с которым меня бы связывало кровное родство, чтобы разделить с ним прошлое и будущее.
К лету 1991 года я прослужил в американской армии шесть лет, принимал участие в двух военных операциях: в Панаме и в Заливе, и понял, что кровь, кишки, секс и опасность — всего лишь быстротечный кайф, от которого многие впадали в зависимость. И не только солдаты. Нет. Мы были игроками. А вся Америка как одержимая следила за нашим шоу.
Американская война, когда я участвовал в ней, напоминала футбольный матч. Мы должны выйти на стадион, играть и уйти с победой. Все делалось для телевидения. Как бы серьезен ни был конфликт, нельзя, чтобы он затягивался. Иначе людьми овладевала скука и тревога. Поэтому все просчитывалось заранее. Жестокость не должна быть отталкивающей и натуралистичной. Когда я смотрел репортажи с последней войны, в которой принимал участие, я видел картинки в духе компьютерных игр, где бомбы всегда попадают точно в цель. Мы наблюдали эффектные сцены, как несчастные иракцы сдавались нам целыми батальонами. Но дорогу через гору Мутлаа показывали мало. И никаких рейнджеров, лежащих на песке, с прожженной белым фосфором спиной и легкими. Нет. Очистотряд сделал свою работу. Наша победа была чистой. Наши потери составили всего сто сорок шесть человек, хотя это вовсе не точные данные. Затем мы ввязывались в новую войну.
На свете существуют земли, о которых никто даже не слышал, но Вашингтон объявлял их стратегически важными участками. Важно найти плохого парня. В прежние времена исчадием зла становились целые страны и народы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95