Список содержал и такой пункт: «Пусть враг приблизится к тебе почти вплотную. Затем схвати его и прикончи своим топором». Мы ушли от мушкетов и топоров. Но недалеко. Наши методы оставались прежними. Двигайся тихо, собирай информацию, убивай на близком расстоянии — таковы наши принципы. Но, прибыв сюда, мы поняли, что здесь предстоит большая, шумная война, в которой задействованы даже спутники. Война, где главное — военная техника, а не люди. Если, конечно, эта война вообще состоится.
Я достал длинный нож с зазубренным лезвием. Точно такой же используют для нарезания хлеба. Он хорошо резал веревку и ткань, но, если поставить его на место недостаточно плотно, так, чтобы торчал только кончик лезвия, он может вылететь из своего гнезда и серьезно поранить тебе руку. Именно это едва и не произошло со мной.
— Черт, — ругнулся я, нарушив тишину под тентом.
Дженкинс воспринял это как приглашение к беседе.
— Ты только послушай, — сказал он, читая одну из маленьких брошюрок, которую нам дали по прибытии на Ближний Восток. Она называлась «Нравы и обычаи». — «Для арабов вполне „естественно“ говорить двусмысленно, и американец, который не знает об этом, может попасть впросак. Если арабу что-то угрожает или вызывает у него дискомфорт, он постарается истолковать факты с максимальной выгодой для себя. Это соответствует его представлениям о нормах поведения», — а по-моему, они жуткие лентяи. Неудивительно, что их называют песчаными ниггерами. — Дженкинс бросил буклет на пол и снова лег на койку. — Ты это читал?
— Пару раз.
Он изумленно поднял брови. Его лицо стало таким красным от загара, что на лбу проступили тонкие белые линии, а выгоревшие брови напоминали пару мохнатых гусениц.
— Тебе больше нечего читать?
На самом деле у меня был только Коран моего отца и его перевод на английский, который я купил у черного мусульманина, торгующего книгами и парфюмерией на углу улицы в Саванне. Я не успел даже толком посмотреть эти книги и не хотел показывать их окружающим. Они лежали в моем рюкзаке, я прятал их там, как подростки прячут в прикроватной тумбочке порножурналы.
— Нет, нечего, — ответил я.
— Представляешь, в этой чертовой пустыне дождь льет как из ведра. Мы приехали сюда убивать, а на самом деле просто гнием заживо. У тебя нет каких-нибудь писем?
— По-твоему, я дам тебе читать свои письма?
— Да не те, которые ты пишешь. Кстати, ты что-нибудь пишешь? Я просто видел, как ты вскрыл пару конвертов с какими-то вырезками из газет.
— Их присылает мне сестра из Канзаса. — Я вытащил из рюкзака пачку конвертов и бросил ему.
До того момента, как мы отправились в Саудовскую Аравию, Селма не писала мне. Но теперь все только и говорили, что о войне. По телевизору крутили бесконечные репортажи о высадке войск, и для людей вроде Селмы иметь близких в зоне военных действий было почти то же самое, что узнать своего соседа в популярном телешоу, все равно что прикоснуться к знаменитости. Селма рассказывала своим знакомым, как она старается приободрить своего младшего брата. Но не могла выдавить из себя больше двух предложений. Поэтому просто вырезала статьи из местных газет и присылала их мне с припиской наверху: «Думаю, тебя это заинтересует», или «Как насчет этого?», или просто безо всяких объяснений. Там были результаты спортивных соревнований в школе Уэстфилда, статьи о юношах и девушках из Канзаса, участвующих в операции «Щит пустыни», но обо мне там не говорилось; а иногда — заметки о самодельных взрывных устройствах. Наверное, она считала, что мне как профессионалу будет интересно узнать об этом.
В большинстве случаев статьи состояли из одного или двух абзацев и не содержали особенно ценной информации. Иногда я узнавал из них о происшествиях, иногда — нет.
На некоторых статьях не было даже даты, и я не мог определить, откуда взяла их Селма. Но складывалось такое впечатление, что американская почта стала такой же опасной, как ракетный комплекс «скад» Саддама. Случалось, что террористы совершали ошибки: кто-то послал бомбу Бобу Доулу — сенатору Канзаса, но она так и не сработала. «Наверное, это все потому, что наша почта работает очень медленно, — сказал Доул, — батарейка села». Незадолго до начала военных действий в Панаме федеральный судья в Алабаме открыл коробку для обуви, перевязанную веревкой, и самодельное взрывное устройство отбросило его в другой конец комнаты, напичкав внутренности пригоршней гвоздей. Он скончался на месте. Другие бомбы сработали в окружном суде в Атланте и в офисе Национальной ассоциации по делам цветного населения в Джексонвилле. А в Саванне — эту новость долго обсуждали, когда я собирался уезжать из Панамы, — черный адвокат был убит еще одной бомбой. Как будто кто-то хотел развязать расовую войну. Дэйв, который всегда только этого и ждал, заговорил со мной о взрывах во время обеда в Арк-Сити. Он хотел знать, что я об этом думаю: «Ты же специалист по этой части». Я ответил, что бомбы в конверте — не в моей компетенции. И все же Селма с завидным постоянством присылала мне заметки о них.
— Ты, наверное, хорошенько думаешь, прежде чем открыть письмо? — спросил Дженкинс, проглядывая на свет конверт Селмы.
— Да, у меня странная семейка, — улыбнулся я.
— Не у тебя одного. Я когда-нибудь рассказывал тебе о моем дяде Джеке — любителе свиней?
— Свинья которого получила какой-то приз?
— Точно.
— И который был счастлив, как свинья, нашедшая дерьмо?
Мы оба засмеялись. Я посмотрел на нейлоновый потолок.
— Но ведь это шутка?
— Знаешь, моя тетя хотела бы, чтобы это было так.
Мне казалось, что Дженкинс все это придумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95