Винтовка, падающая с неба, уже не могла выстрелить.
Сразу же после того, как она упала в воду, Бобби вытащил из реки весло, но не посмотрел вверх. Я вложил в рот большой и указательный пальцы и свистнул как мог громче; свист получился пронзительный, высокого тона. Но мне показалось, что свист мой, зажатый между стенами ущелья, все-таки затерялся в шуме реки. Я взобрался на самый большой камень у края обрыва и стал во весь рост. Потом я сообразил, что нужно не просто стоять, а как-то двигаться – может быть, повторять движения упражнений, которым меня учили еще на уроках физкультуры в школе. Ничего другого, что предполагало бы столько же движений руками и ногами, я не мог придумать. Мне казалось, что сейчас я развалюсь на куски, но я продолжал, приплясывая, размахивать руками. Наконец, Бобби взглянул наверх, и пустое пятнышко его лица осталось поднятым в мою сторону. Я дернулся еще раз, теннисные тапочки скрипнули по камню, рана рванула за бок, но радость приглушила боль – Бобби узнал меня. Я показал рукой – подгребай сюда, к скале, прямо подо мной. Он поднял весло, а потом медленными гребками с правой от себя стороны стал разворачивать байдарку к подножию скалы, на которой я стоял.
Я подошел к убитому, который валялся на боку – одна нога согнута, – и перевернул его на спину. Он лениво закинул голову и уставился в небо. В один глаз, когда я его тащил, наверное, ткнула какая-то ветка, и теперь он был замутнен, как жидкость, в которую налили грязного молока. А второй оставался чистым и голубым, покрытым изящным и необычным рисунком кровеносных сосудиков. Я увидел себя в этом глазу – крошечная фигурка, склоняющаяся над ним, растущая в размерах.
После того, как я тащил его на своих плечах, я мог прикоснуться к нему еще раз без внутренней борьбы. Я мог бы даже порыться в его карманах. Хотя меня по-настоящему и не интересовало уже, кто он такой, я подумал, что можно все-таки попробовать выяснить, кто же он, – может быть, это мне могло понадобиться в будущем. Я залез в один карман и вывернул его наружу – в нем оказалась какая-то пуговица, холодным кружком легшая мне на руку. В другом я нашел пять патронов большого калибра, и еще маленькую прямоугольную картонку, с отпечатанными на ней буквами – вроде визитной карточки. Мне пришлось разогнуться и повернуть карточку к свету, чтобы прочитать, что на ней было написано. Стоувэлл, почетный помощник шерифа графства Хелмз штата Джорджия. Это меня несколько обеспокоило, но не сильно; я вспомнил, что Льюис когда-то рассказывал мне, что в этих горах все – или почти все – были «почетными помощниками шерифа». Теперь меня беспокоило другое: если его посчитали достаточно заметной личностью, чтобы выдать такую карточку – или даже если кто-то просто дал ему свою карточку, – он, вероятно, был, как говорят, «человеком, хорошо известным в различных кругах общества», – что бы под этим ни понималось в графстве Хелмз. И, соответственно, его исчезновение не пройдет незамеченным. Я снова взглянул на него – он, даже для этого захолустья, выглядел таким ничтожным, что вряд ли его могли хватиться больше чем пара человек. И скорее всего, они тоже не будут слишком печалиться по поводу его исчезновения. Я скомкал карточку, скрутил ее между ладонями в шарик, потом развернул снова, разорвал на мелкие кусочки, снова скрутил их в шарик и швырнул с обрыва вниз. Шарик рассыпался в потоке воздуха; кусочки будто зависли в пустоте, потом разбрелись в стороны и медленно полетели вниз, вниз. Я отправился за стрелой, убившей этого человека и, подобрав ее, бросил – как бросают копье – с обрыва в реку. Затем поднял стрелу, покрытую моей собственной кровью, и отправил ее туда же. Потом пришла очередь лука, моей старой доброй катапульты. Поначалу мне очень не хотелось расставаться с ним – что, если его еще можно починить? А если нет, то все равно, мне хотелось бы сохранить останки этого лука до конца дней моих. Но, поразмыслив, я выбросил и его. Швырнул далеко и сильно.
Снял моток веревки с пояса и размотал его. Веревки было много, однако вряд ли ее хватило бы на то, чтобы спустить тело прямо до поверхности воды; в любом случае, я смогу опустить тело на значительное расстояние – а дальше посмотрим, что-нибудь придумаю. Я подтащил труп к краю обрыва, обмотал его веревкой как можно плотнее, завязывая, где нужно, простыми узлами – я знал только один вид узлов, тот, который знают, наверное, все; подвязал его веревкой под мышками. Каждый раз, когда я завязывал очередной узел, его голова дергалась и качалась из стороны в сторону, и это очень сильно меня раздражало – пожалуй, даже больше, чем что-либо вообще за всю мою жизнь. Больше, чем выражение лица Вильмы, секретарши Тэда, с ее по особому сложенными губками, больше, чем весь ее облик, призванный изобразить ее преданность долгу, а на самом деле скрывающий натуру просто скучную и грубую. Рана на шее убитого не выглядела особо страшной, и по сравнению с моей изрезанной, развороченной раной в боку теперь, после того как она закрылась и кровь свернулась, была похожа, скорее, на глубокую царапину. Или даже на сильный порез, сделанный во время бритья. Трудно было поверить, что рана эта уходила вглубь него, проходила его насквозь, что именно от этой раны он умер, что эта рана и была сама смерть.
Я привязал второй конец веревки к ближайшему дереву, потом пошел к краю обрыва и позвал Бобби, но мой крик, срывающийся в бездну, испугал меня самого. Я понял, что как бы громко я ни кричал, звук моего голоса не достигнет реки; я чувствовал, что сила голоса и смысл слов гаснут в солнечном свете, наполнявшем пустоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94