Когда вечером об этом объявили в новостях, я даже не слышал, потому что был с Альмой в кино. А потом, в постели, как раз когда мы трахались, она вдруг заплакала, и я сразу прекратил, решил, что делаю ей больно, а она сказала, чтобы я продолжал, что ее слезы – это добрый знак.
Обвинение утверждало, что Лев-Тов получил тридцать тысяч долларов за убийство и что все это дело связано с каким-то местным конфликтом вокруг наследства. Пятьдесят лет назад тот факт, что священник и его жена были черными, только помог бы ему, но сегодня все обстояло строго наоборот. Тот факт, что старик был священником, тоже играл против Лев-Това. Адвокат сообщил, что если Лев-Тов будет признан виновным, то попросится отбывать срок в Израиле. Потому что в американских тюрьмах содержится столько черных, что его жизнь будет стоить меньше, чем использованный чайный пакетик. Обвинение же, напротив, утверждало, что Лев-Тов все равно умрет гораздо раньше. Техас – один из немногих штатов, где существует смертная казнь.
Мы с Лев-Товом не общаемся уже десять лет, но когда-то, в школе, он был моим лучшим другом. Я все время проводил с ним и с Дафной, его подружкой еще с пятого класса. Когда нас призвали в армию, связь прервалась, я не большой мастер сохранять старые связи. А вот Альма как раз это умеет, своих лучших подружек она знает еще с детского сада, и я ей даже слегка завидую.
Процесс длился три месяца. Кучу времени, если учитывать, что все были уверены в виновности Лев-Това. Я сказал папе, что во всей этой истории есть, мне кажется, какая-то несуразность. Мы же знаем Амира, он был нам как родной, – а папа сказал: «Иди пойми, что творится у людей в головах». Мама заметила, что всегда знала: Амир плохо кончит. У него был взгляд как у больного пса. Ей, сказала мама, делается дурно при мысли, что этот убийца ел из ее посуды, сидел с нами за одним столом. Я вспомнил, когда виделся с ним в последний раз. Это было на похоронах Дафны, она умерла от какой-то болезни как раз после нашего дембеля. Я пришел на похороны, а он меня буквально прогнал. Он так яростно велел мне уходить, что я даже не спросил, почему. Прошло уже лет семь, но я все еще помню его ненавидящий взгляд. С тех пор мы не разговаривали.
Каждый день, вернувшись с работы, я искал отчеты о ходе суда на «Си-эн-эн». Раз в несколько дней сообщали новые подробности. Время от времени, когда его портрет показывали по телевизору, я чувствовал, что ужасно по нему скучаю. Это всегда был один и тот же портрет, что-то вроде старой фотографии на паспорт, волосы расчесаны на пробор, как у хорошего мальчика на церемонии Дня Поминовения. Альму взволновал тот факт, что я с ним знаком, это все время занимало ее мысли. Несколько недель назад она спросила, какой самый ужасный поступок я совершил за всю свою жизнь. Я рассказал ей, что, когда мама Ницана Гросса разбилась за рулем, Амир уговорил меня пойти с ним и сделать на стене их дома граффити «Твоя мама поехала». Альма решила, что это вполне ужасно и вдобавок ко всему рисует Амира Лев-Това не слишком приятным человеком. Самый ужасный поступок, который совершила она, был в армии. Ее командир, толстый и мерзкий, все время пытался ее трахнуть, а она его ненавидела, тем более что он был женат и его жена как раз была на сносях. «Ты себе вообще представляешь? – она затянулась. – Его жена таскает в животе его собственного ребенка, а он в это время только и думает, как бы трахнуть другую». Ее командир приобрел на ее счет совершенную обсессию, а она решила это использовать и сказала ему, что готова с ним потрахаться, но только за очень большие деньги, тысячу шекелей, тогда ей казалось, что это много. «Деньги меня не интересовали. – Вспомнив эту историю, она поджала губы. – Я просто хотела его унизить. Пусть он почувствует, что бесплатно ни одна женщина его не захочет. Уж если я кого ненавижу, так это изменяющих мужиков». Ее командир явился с тысячей шекелей в конверте, а в результате от всех волнений у него не встал. Но Альма не согласилась вернуть деньги, так что унижение было двойным. Эти деньги, по ее словам, были так ей противны, что она погребла их в какой-то накопительной программе и до сих пор не готова к ним притронуться.
Суд закончился довольно неожиданно, по крайней мере для меня, и Лев-Това присудили к смертной казни. Ведущая-японка рассказала по «Си-эн-эн», что, услышав приговор, он тихо заплакал. Моя мама сказала, что так ему и надо, а папа, как всегда, сказал: «Иди знай, что творится у людей в головах». Как только я услышал приговор, я понял, что должен слетать и повидаться с ним прежде, чем его убьют. В конце концов, когда-то мы были лучшими друзьями. Это было странновато, но все, кроме мамы, поняли меня. Ави, мой старший брат, попросил меня протащить ему оттуда ноутбук, и в крайнем случае, если меня поймают на таможне, оставить его там и просто уйти.
В Техасе я поехал из аэропорта прямо к Амиру в тюрьму. Я договорился о посещении заранее, еще из Израиля, и мне дали полчаса. Когда я вошел к нему, он сидел на стуле. Он был связан по рукам и ногам. Охранники сказали, он все время бузит, и поэтому его приходится связывать, но мне он показался совершенно спокойным. Я думаю, они сказали это от балды, им просто нравилось над ним издеваться. Когда я сел перед ним, все показалось таким обычным. Первым делом он извинился передо мной за похороны Дафны и за свое поведение. «Я набросился на тебя ни с того ни с сего, – сказал он. – Нехорошо получилось». Я сказал, что давно все забыл. «У меня, как видно, это долго лежало камнем на душе, и вдруг ее смерть и все дела, и оно просто вырвалось. Это не из-за того, что ты с ней спал за моей спиной, клянусь, это только из-за того, что ты разбил ей сердце».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38