Да еще мне не терпелось увидеть своих мальчиков, неожиданно появившись в нашем сарайчике.
Ночи стали короче. Я выехала рано на рассвете, еще в темноте, чтобы избежать воскресного затора на шоссе, ведущем к морю, и легко добралась до цели. Наш сарайчик еще спал, я осторожно открыла дверь и с первого взгляда убедилась, что в лодке на ночлег устроилась Ирма. Я решила, что Рено спит в моей комнате, а Пейроль в соседней; оказалось, нет – моя каютка была пуста, ее оставили мне, а оба мальчика спали на раздвижной постели. Я смотрела, как они просыпаются, как радостно здороваются со мной, и по их восклицаниям, которые подкреплялись тумаками, по тому, как они толкались, торопясь в одних трусиках быстрее попасть под душ, устроенный на свежем воздухе, по тому, как спорили, как побежали на мостки, как щупали ступней воду, я поняла, что Рубикон перейден: Рено сдался, дружба началась.
– Жюстен!– крикнул мой сын, и так я узнала, что Пейроля зовут Жюстеном.
– Да, Рено? – отозвался Пейроль, он из вежливости решил остаться со мной.
– Поплывем наперегонки. До бакена и обратно. Даю тебе двадцать метров фору.
– Хитренький ты! Ты же знаешь, что выиграешь, я ведь только брассом плаваю.
– А я тоже брассом поплыву.
– Идите, идите, Пейроль,– сказала я.– Да идите же.
Кончилось тем, что, толкаясь, пихаясь, оба плюхнулись в море и вдосталь нахлебались воды, выкрикивая что-то непонятное. Солнце уже встало. "Что ж, прекрасно! – думала я, сидя на берегу.– Лед все-таки тронулся, значит, я вовремя испарилась".
Все утро я бродила вялая, сказались десять дней, посвященных строительным работам, и нынешняя бессонная ночь. Купаться совсем не хотелось. После завтрака я решила прилечь и благословляла сосны, укрывавшие своими ветвями крышу сарайчика, так как становилось жарко. Когда я снова сошла вниз, я увидела, что оба мальчика, лежа на надувных матрасах, которые они оттащили в тень под навес, о чем-то болтают. При моем появлении оба замолчали.
– Я вам помешала?
– Мы о математике говорили.
– Значит, тогда действительно помешала.
И я повернула назад.
– Да нет же, нет, побудь с нами.
Я присела на лежак. Снова наступило молчание. Мальчики смотрели на меня.
– Скажем ей, Жюстен, или нет?
– Как хочешь.
– Тогда скажи ты.
– Лучше ты скажи. Ведь это тебя касается.
– Ладно, скажу.
Рено заговорил не сразу, как будто, уже открыв рот, вдруг осознал всю важность того, что ему предстояло мне сообщить.
– Ну... ты все равно не поверишь.
– О чем в конце концов идет речь? Не томи.
– Ладно. У нас была контрольная по математике. Угадай, какое я занял место.
– Откуда же я знаю? Очевидно, предпоследнее вместо последнего, если ты так сияешь.
– Слышишь, слышишь, Жюстен? Вот уж не угадала. Двадцать третье, мама, а всего сорок.
– Да не может быть! Это же успех! Ты здорово взлетел!
– Я же тебе говорю. Учитель даже не поверил.
– И все благодаря вам, Пейроль.
– Главное, благодаря ему самому,– ответил Пейроль.– Вы же знаете, стоит только по-настоящему взяться...
– Но это целое событие! Я очень, очень рада! Если, Рено, ты и впредь пойдешь такими темпами, можно будет рассчитывать на удовлетворительную отметку?
– На экзаменах? – спросил Пейроль.– Не исключено.
– А сколько осталось до экзаменов?
– Шесть или семь недель,– ответил Рено.– Еще точно не установлено.
– Еще целых семь недель! А как, по-твоему, ты не выдохнешься ?
– Послушай, что я тебе скажу, – проговорил Рено, стараясь быть объективным. – Видишь ли, это началось вдруг. Не очень давно, с неделю назад. Он мне объяснял. А я понял. Знаешь, Жюстен у нас по математике молоток.
– А я ведь вовсе не первый в классе,– сказал Пейроль.– Вовсе не первый. И мне тоже осталось шесть недель.
– Ну разве можно сравнивать. У вас такая программища! По-моему, вы уже всю высшую математику превзошли! Не беспокойся за него, мама, он сверх головы готов. А это не так-то просто. Потому что в интернате сосредоточиться трудно. Ты бы посмотрела, как у них в дортуарах, в классных комнатах.
– Верно,– подтвердил Пейроль.– В интернате никогда не бываешь один, а по-настоящему всегда одинок.
Сообщил ли Рено мне все эти сведения с целью сделать в моих глазах Пейроля еще симпатичнее? Я как-то никогда не задумывалась о жизни Пейроля в интернате. Для меня он был Пейролем вне стен лицея, Пейролем в Фон-Верте, в сарайчике или – в минуту прощания – на маленькой площади их поселка; кроме этой площади, я там ничего и не видела. И вдруг разом разодралась завеса, и я увидела Пейроля – пленника в четырех стенах лицея, одинокого мечтателя за пюпитром в классной комнате, набитой учениками, или ночью вслушивающегося у открытого окна в спящий город. Эта картина сделала для меня образ Пейроля более рельефным, осязаемым, а его слова об одиночестве среди людей, казалось, на миг подняли из глубин его существа того Пейроля, каким был он на деле и какого я не знала. Господи, до чего же бедное у меня порой воображение!
Опершись на локоть, он задумчиво молчал, а я глядела на него. Казалось, он, позируя художнику, нарочно застыл в позе озабоченного юноши, и забота эта, напряжение мысли, расслабляла мускулы тела. Несмотря на возраст, сложение уже мужское, но в нем все-таки чувствуется еще обаяние подростка, я ощутила это особенно сильно сейчас, видя его полуобнаженным. Невольно приписывая ему собственные мысли, я твердила себе, что он измеряет в уме своем тот путь, который ему еще осталось пройти, чтобы получить диплом, такой далекий от исходной точки, а его происхождение... мысль вполне буржуазная, более естественная для меня, чем для него. И та, другая дистанция, социальная, отделявшая его от Рено, делала его мне еще более близким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84