Когда дети разлетелись из родного гнезда, мать Лиз взялась за разведение вьетнамских кур. А теперь, после смерти мужа, куры, вместе с выпечкой кексов для церковного праздника и штопкой старой одежды для благотворительных распродаж, заполняли все ее время. И, к удивлению Лиз, она выглядела совершенно счастливой.Лиз поцеловала Джейми и бережно уложила его на софу. Он выглядел лучше, но был еще бледен от перенесенного потрясения. Несколько дней здесь поставят его на ноги. Несколько дней здесь и ей не помешали бы, но надежды получить их у нее не было. Секунду она помечтала о том, как хорошо было бы сейчас надеть какие-нибудь домашние боты, сгрести кучу хрустящих, как рисовые хлопья, листьев, бросить в нее свою городскую одежду и со смехом посмотреть, как все это будет гореть. А потом ничего не делать. Ну ничегошеньки. Она выглянула в окно и прислушалась к шуму ветра в деревьях, напоминавшему шум воды. Ей не удавалось вспомнить, когда в последний раз у нее было время, чтобы ничего не делать.Лиз видела, как у переделанного из конюшни курятника мама разбрасывала корм из старой потрепанной корзины, как сбегались к ней яркие разноцветные птицы, как некоторые из них брали корм прямо из ее рук. Мама гладила их и ласково ворковала что-то, совсем как Лиз, когда ей нужно было уложить Дейзи спать.Она вдруг ощутила острый приступ сожаления, что так редко видит свою мать и что в ее жизни теперь так много вещей, на которые у нее нет времени.Словно угадав ее настроение, мама взяла ее под руну и повела в курятник.– Пойдем, я покажу тебе что-то удивительное.Она открыла верхнюю створку деревянных ворот и оперлась на нижнюю. Лиз присоединилась к ней.Внизу в набитых сеном яслях сидела неопрятного вида старая курица.– Она из соседнего питомника. Я попросила у хозяина курицу, чтобы высиживала яйца, если настоящая мать не делает этого, – она бросила курице горсть корма, – и когда я взяла ее, она даже не выковыривала лапой из земли зерна. Не умела.В голосе мамы звучала гордость:– А посмотри на нее теперь!Лиз снова посмотрела на жалкую, лысеющую курицу, так потешно гордую своим кратким мигом одолженного материнства. И почувствовала, как слёзы наворачиваются ей на глаза. Слезы о своем утраченном материнстве и о всех тех вещах, которых она лишилась в своей жизни. О покое. О тепле. О времени. О свободе.Она взглянула на мать. Все поколение Лиз чувствовало себя немного виноватым перед своими матерями. Осужденные на серую жизнь без достижений, они попивали чай на лужайке, пока их мужья переживали все тревоги и радости огромного мира. Лиз считала, что жизнь этих женщин – надругательство над ними. Сама Лиз такой ошибки никогда не сделает!И все же, чья жизнь была лучше? Ее матери, которая могла выбирать, как распорядиться своим временем, и была стержнем этой сельской общины, или ее жизнь с большой властью и большими нагрузками, когда зарабатываешь кучу денег и не имеешь времени потратить их?– Мам, что ты думаешь о моей жизни?Мать бросила горсть корма курам, и на ее лице отразилось замешательство. Споры и поединки были не ее стихией. Она принадлежала к поколению, которое не делало из правды кумира и не считало ее средством для решения всех проблем.– Ты хочешь правду?– Конечно, – ответила Лиз, вовсе не будучи уверенной, что действительно хочет ее.Не поворачивая головы, глядя прямо перед собой, Элеонор бросила еще корма курам.– Если ты действительно хочешь правды, то я думаю, что ты понапрасну тратишь свою жизнь. Ты добилась больших успехов, и я очень горжусь тобой. Но у тебя никогда нет времени для действительно важных вещей. Ты забываешь о днях рождения, ты забыла о моем в прошлом году.Лиз закрыла глаза, напрягая свою память. Она была так невероятно занята тогда. Но она знала, что это для нее не оправдание.– И ты все время работаешь. Даже когда ты приезжаешь сюда на уик-энд, ты привозишь работу с собой. Ты совсем не занимаешься воспитанием своих детей. Я знаю, что так принято в нынешние времена, но ты очень многого лишаешь себя, – мать взяла ее за руку и печально улыбнулась. – И что хуже всего, ты, похоже, совсем не видишь радости. Издали послышался телефонный звонок, и Элеонор отпустила руку дочери с явным облегчением, что предлог уйти нашелся.Все эти годы, подумала Лиз с горечью, я жалела мать, и вот теперь я обнаруживаю, что она жалеет меня. Так где же женщины сбились с пути?– Это твоя секретарша, дорогая. Она говорит, что тебе лучше вернуться. Конрад что-то затевает.
Лиз смотрела на смету программы «Люди из картонных коробок» и старалась понять, что же именно задумал Конрад. Вчера, когда она уехала в свой Суссекс, Конрад запросил копию этой сметы, а двумя часами позже ее запросил и начальник производственного отдела. Случайностью это быть не могло.Все три месяца, что она занимала свою должность, Лиз сражалась с Конрадом за то, чтобы сдвинуть с места серьезные проекты, и каждый раз он накладывал на них вето. На все, кроме этого. Это была ее первая и единственная победа. И если она потеряет ее, она потеряет все.Когда зазвонил один из телефонов на ее огромном матовом черном столе, она от неожиданности вздрогнула. Секретарша напоминала ей об обеде с Бритт.На этот раз ей не хотелось видеться с Бритт. У той был корыстный интерес: она собиралась начать производство телефильмов и надеялась, что компания старой подруги поможет ей.Лиз оглядела прохладное, спокойное зеленое убранство «Ле Эскарго». Чудаку хозяину говорили, что зеленый цвет невозможен, что такого в ресторанах никогда не было, что он неминуемо разорится. Но он никого не стал слушать, а доверился своему инстинкту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154