Голос мужа смягчился:— Я понимаю, Валентина, ты очень устаешь. Но эта поездка вообще тебя добила! А я не хочу, чтобы…— Да ничего меня не добило! — бросилась препираться она.— Как будто я не вижу!— Да что ты видишь, что?Ефимыч сощурился.— За эти дни ты позвонила только однажды. Когда напилась. Твоя секретарша даже не знала, где ты, хотя ты поехала в Сибирь по работе. А вчера на вокзале? На тебе же лица не было. И после этого ты говоришь, что все в порядке? — торжественно и сердито вопросил Ефимыч. — Заметь, я не требую у тебя объяснений, я понимаю, что ты не хочешь пускаться в подробности, но я прошу тебя — нет, я настаиваю! — отдохни, возьми отпуск, ты все равно в таком состоянии не сможешь решить никаких проблем. А проблемы, как я понимаю, серьезные.Тина ровным счетом ничего не поняла.— Заметь, — вдруг развеселившись, он поднял указательный палец, — другой на моем месте еще бы и сцену ревности тебе закатил. Ты несколько суток дома не была, возвращаешься с перевернутым лицом, вся в думках непонятных. Согласись, признаки тревожные! Но я, ты знаешь, не любитель скандалов на пустом месте. Я все понимаю!А она опять-таки — ничего.Наверное, в другое время сразу стало бы ясно, что муж соскучился. Неважно — по ней или по нравоучениям для нее. Но соскучился и потому тарахтит без умолку.Сейчас осмысливать его поведение не было сил.После слов о ревности стало совсем худо, и остальное Тина слушала как будто сквозь вату. А ведь он, наверное, ждет какой-то реакции. Ответа какого-нибудь. Какого, а? С кем бы посоветоваться?Раньше ей бы и в голову не пришло искать помощи. А сейчас впору зарыться в женские журналы. Кажется, там любят кропать статейки на тему «Ты изменила мужу, и что с этим делать?»Да ничего не поделаешь! А главное — делать не хочется.Хочется еще раз… того… изменить.Тина быстро запила эту мысль остывшим кофе. А та все не проглатывалась, маяча на поверхности! Господи, даже кофе напоминал о нем.— Ефимыч, — выдавила она, — мне… трудно сейчас говорить… голова раскалывается. Понимаешь?— Понимаю, понимаю. Хочешь, сделаю тебе бутерброды?О, нет! Спасибо! Бутерброды тоже запретная тема! Сколько их теперь накопилось, запретных тем?— Так ты подумай над моими словами, — выдвигаясь из кухни, напомнил Ефимыч. — Рванули бы куда-нибудь к морю, недельки на две, а?— Я подумаю, — торопливо кивнула она, едва сдерживаясь, чтобы не надавить на дверь посильнее, выпихивая его вон.Оставшись одна, Тина налила себе еще кофе. То есть, вознамерилась налить, но промахнулась, потопив в нем салфетку. Убирая, кокнула чашку. Пока осколки собирала, порезала палец. И обреченно забилась в угол — без кофе, без чашки, без надежды, — думая, что так больше продолжаться не может.Надо ему позвонить.Едва она подумала об этом, все как будто стало на свои места. Ловко утащив из спальни телефонную трубку, Тина рванула в ванную и там, пустив воду на всю мощность, нервными пальцами забряцала по кнопкам.Первый гудок. Второй. Третий.На четвертом она мысленно назвала себя идиоткой. Нажала отбой и добавила к идиотке еще несколько определений и качественных прилагательных. Самым безобидным было «охреневшая».Тонко подмечено. Охреневшая и есть. Гормоны крышу сорвали. Запоздалый кризис полового созревания.Трубка, которую она, как горло кровного врага, сжимала в кулаке, залилась пронзительным звоном. И Тина мгновенно осознала, что гормоны ни при чем, разве в сердце есть гормоны, разве сердце имеет отношение к сексу, пусть самому потрясающему?!— Да?!— Прости, пожалуйста, что звоню, я все понимаю, я не должен, но мне сейчас кто-то позвонил, а там сорвалось, и я подумал, вдруг… это ты. Это ты?— Это я.Дыханье билось в трубке, как птица в силках. Их общее дыханье.— Что ты делаешь?— Сижу на унитазе, — ляпнула она.— Тина, мне тридцать пять лет, — ляпнул он, — тридцать пять! Я с ума сойду!— Я тоже.— Тебе нельзя. У тебя дети.— Да. У меня дети. Когда ты уезжаешь?— Я же говорил. У меня обратный билет на понедельник.— На какой понедельник?— Я же говорил. На следующий.Да, он говорил! Да, да, да, черт побери! Это всего-навсего глупая надежда, что она ослышалась!— Тина, ты долго еще будешь сидеть… на этом своем унитазе?— А что?— Ну его к черту. Выходи! Выходи, я встречу тебя.— Хорошо. То есть, плохо. Я не могу. Мне надо на работу.— Я провожу тебя до работы.— А твоя презентация?— Она вечером. В восемь я освобожусь. Нет, в семь. Выходи, Тина, я еду.— Адрес… — совсем без сил прошептала она, — запиши адрес.— Я знаю.Как нелепо! Она увидела со стороны и поняла — нелепо. Ей тоже не восемнадцать. Если на то пошло, ей даже не двадцать пять!А она сидит на унитазе, прижав к груди телефонную трубку…Да что же она сидит?! Он же едет к ней! ГЛАВА 31 Она повторила в который раз:— Все, Морозов, хватит. Я пошла.— Иди.— Отпусти меня.— Пожалуйста.— Спасибо.Это невозможное что-то! Что-то, чему ни названия, ни объяснения нет. Что-то, слишком похожее на безумие. Из которого не хочется возвращаться.— Значит, в «России». В шесть.Его руки снова вернулись к ней. Будто он был над ними не властен.— А презентация? Ты же говорил, в семь?Ее руки опять взметнулись навстречу. Дурацкое пальто! Как в нем неудобно!— В шесть. — Его жар все ближе, ближе. — Тинка, ты так и не носишь лифчики?— Морозов, перестань!— В пять!— Ты — сумасшедший!— Скажи еще!— Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший…День показался ей бесконечностью, и она успела возненавидеть работу — прежде любимую, тысячу раз наорать на сотрудников — без повода, чего прежде не позволяла себе никогда. И снова разливала кофе, и разбивала чашки, и, нервными пальцами схватившись за трубку, цепенела и глохла, когда оттуда доносились чужие голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68