— Уходи, — приказала Тина.— Ага. Щас! — пообещал он.— Олег, я хочу спать.Он приблизил лицо к ее лицу.— Я только пожелаю тебе спокойной ночи, хорошо?Поцелуй, всего лишь один поцелуй. Взрослая женщина, мать двоих детей, мужняя жена — не должна и не может терять голову от единственного поцелуя.Наверное, чтобы доконать ее окончательно, он взялся за ее плечи. Или не знал и не думал, как это страшно, как это томительно, необыкновенно, забыто! Просто погладил. Лишая воли, но даруя неведомую прежде, упоительную радость от того, что бешено колотится сердце и каждая клеточка оживает навстречу легкому танцу чужого огня.— Поспишь у стенки, — шепнул Олег, — оттуда ты точно не свалишься, так что не бойся, что я буду брыкаться.— Я не могу с тобой спать, — решительно сказала Тина.— Можешь.— Я не хочу! — отчаянно прошипела она.— Хочешь.Он держался из последних сил, чтобы не сойти с ума от беспомощности. От кончиков пальцев до края души он весь принадлежал ей, он зависел от нее.Он что-то говорил. Он делал что-то. Внутри дрожал, бился в ребрах, как в клетке, штормом вздымался к горлу страх: «Как же теперь?!» Но ему недосуг было размышлять и храбриться. Просто жажда была невыносимой и, припав к чарующей влаге, он не думал, чем обернется все это. Не знал. Теперь боялся, что знает.С каждым прикосновением острее и острее впивалась в него разгадка, и теперь он лежал, прижав ее к стенке, но сам оказался загнанным в угол.Эту жажду не утолить никогда.Эту тоску не забыть в минутном порыве. Ему нужно большее, ему нужно все, вся она — та, которой она стала.— Ты дышишь мне в ухо, — раздосадованно проскрипела Тина, не зная, как относиться к тому, что они лежат вот так, все еще не расцепив объятия.— Извини. Не буду.Он заерзал, устраиваясь, чтобы ей было удобней.— Теперь волосы придавил, — уже с очевидной капризностью высказалась она, — я же говорила, что…— Извини, извини. Вот так лучше?— Твоя нога…— Которая? — торопливо осведомился Олег, разом подняв обе. На всякий случай.Тина приподняла голову, почуяв, что стало как-то очень легко. Чересчур легко. Странным образом это напоминало пустоту.— Куда ты дел их? — сердито спросила она, разглядывая в темноте его силуэт.— Кого?!— Да ноги же, болван! Только что они были здесь! На мне!— Звучит заманчиво, — нервно хихикнул он, — хочешь, чтобы я вернул их обратно? Тебе же было неудобно!— Какая забота! — восхитилась Тина и, наконец, разглядела его.Сказать, что поза у Морозова была неудобной — ничего не сказать. Ей даже стало жаль его, бедолагу. Торсом, своим великолепным, мужественным торсом — ну как же, спортзал же под рукой! — он возлежал на полке вполоборота, а подогнутые ноги свешивались к полу, будто сведенные предсмертной судорогой.— Хватит дурить, — приказала Тина, — ляг нормально. А лучше, вали на свое место.— Грубишь, — вздохнул опечаленно Олег.— Морозов, перестань ребячиться! Это же просто глупо, в конце концов!Тут поезд резко затормозил, едва не стряхнув их обоих в проем, и стало очевидным, что совместное существование на одной полке действительно нецелесообразно.— Вот! — заявила Тина, охнув от столкновения лба с коленкой. — А я что говорю!— Все ты правильно говоришь, — быстро согласился он, незаметно потирая ушибленный бок, — только я все равно не согласен. Правильно — не значит хорошо!— Поиграй в слова на своей полке, а?— Я буду молчать, — пообещал он и осторожно вернул ноги на прежнее место.Тина попыталась сопротивляться. Но сделала только хуже, оказавшись зажатой со всех сторон.— Я дышать не могу, — возмутилась она.— Еще бы! Я тоже не могу! Когда целуются, вообще не дышат. Ты что, не знала?— Слезь с меня немедленно!Тяжело кряхтя, он все-таки исполнил приказ.— Вообще, — она пихнула его в бок, — вообще слезь! Весь, целиком и полностью. Оставь меня в покое!Ох, если бы он мог!— Как ты думаешь, — глубокомысленно изрек Морозов, — птица может не летать?— Да, если она — курица! — рявкнула Тина.Она понимала, куда он клонит. Она сама чувствовала то же самое, и тем было страшней. Наверное, окажись хотя бы один из них чуть разумней, чуть сильней — все было бы проще. А так — оба они потеряли голову. Только и оставалось, что играть в слова, дурачиться, злиться по пустякам, оттягивать момент, когда, оставшись наедине с собой, придется ответить: а что будет завтра?!По большому счету, конечно — ничего. Обычный день, каких миллионы.Только за спиной, словно горб, вырастет чувство неловкости и вины.— Может, поговорим? — неуверенно предложила Тина.— А что тут скажешь? — вздохнул Морозов, приглаживая ее волосы.Они почему-то всегда вставали дыбом после… после… секса. Да, секса. Будто бы она ощетинивалась. И только ему было известно, что больше всего на свете ей хочется сейчас утомленно и сладко замурлыкать.Только ему?! Надо же — он лжет самому себе!К тому же что-то не слыхать от нее счастливого мурлыкания.Им на самом деле нужно поговорить. Но как начать этот разговор?— Что ты предлагаешь? — спросил он. — Сделать вид, что ничего не было?— А что это было, по-твоему?— Ну… мы…— Все! Довольно, — перебила она, недослушав. — Я знаю, как называется этот процесс. — Она раздраженно повернулась к нему, врезав локтем в подбородок, но даже не заметив этого, и прошипела с яростью: — Ну, конечно, можно притвориться, что все так и должно быть! И не париться, как нынче выражаются, да?!— Да, — кивнул он осторожно.— Нет! — заорала она.— Да! Как ты любишь все усложнять, моя милая! Какая разница, в конце концов, почему и зачем случается что-то?! Тебе же было хорошо?Она вывернулась. Скривила губы:— Сколько в тебе самодовольства, Морозов!— Ты что думаешь, мне слава Казановы покоя не дает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68