Мартирос Сергеевич так рассердился на этих кликуш от искусствоведения, что взял и написал этот пейзаж и выставил на потребу ангажированной критике. Но сам он его не любил и никогда больше в такой манере не писал…
В день выписки Аня по просьбе Дели поехала вместе с ней. Машину, к великому удивлению Дели, предоставил Союз художников.
Доехали быстро. Водитель остался ждать в машине.
В палате Платона не оказалось. Деля пошла искать врача, Аня ждала ее в холле. Вернулась Деля со странным выражением на застывшем лице и сказала Ане с какой-то вопросительной интонацией:
— Платон скончался два часа назад…
Все хлопоты, связанные с похоронами, Аня взяла на себя. Союз то ли не имел достаточно денег, то ли масштаб художника по официальной табели о рангах был не тот, словом, собратья по кисти приняли участие во всей процедуре с минимальной долей активности, как сказал на поминках какой-то художник, почитатель Платона.
Сразу после смерти Платона, еще до похорон, Аня взяла к себе Делю, чтобы не оставлять ее в пустой квартире. Все время думала о том, как хорошо, что нет в Москве Олега и ей не грозит встреча с ним.
А на похоронах Олег неожиданно объявился — загорелый, элегантный, красивый. Он только что вернулся из Одессы. Очень тепло и трогательно выразил соболезнование Деле, поцеловал ее, подошел к Ане, взял ее руки в свои и сказал, глядя ей в глаза:
— Прости меня, Аня. Забудем все?
Наверное, она сказала бы «да», если бы не прозвучала в его голосе та бархатистая мхатовская нотка, которую она всегда со смехом замечала, когда он разговаривал с красивыми женщинами.
Аня понимала, что он «включил» обаяние автоматически, не думая, может быть, не желая того, но включил, словно она была одна из тех молоденьких девиц на студии.
Она замотала головой, боясь, что если скажет хоть слово, голос выдаст ее, отняла руки и ушла в сторону, словно спряталась и от него, и от себя.
Позже Олег сделал еще одну попытку: прямо в суде он заявил судье, полной женщине средних лет, что любит жену, виноват, просит прощения, умоляет забыть все, надеется на ее благоразумие и верит, что и она любит его и не станет корежить две судьбы.
Глаза судьи затуманились, она неотрывно смотрела на седого обаятельного мужчину, изливающего перед ней душу, и явно была всецело на его стороне. Странное дело, чем настойчивее говорил Олег о своей любви, о желании восстановить семью, тем непреклоннее становилась Аня. Длинные монологи Олега чередовались короткими, сухими выстрелами Аниного «нет», за которыми не следовало никаких объяснений, мотивировок. Аня понимала, что раздражает судью, но тем не менее категорически отказывалась изливать душу — разве недостаточно того, что она не хочет больше жить с этим человеком и выражает свое несогласие точно и определенно — нет!
Уже к концу процедуры судья смотрела на Аню с откровенной неприязнью, возможно, сопоставляя данную ситуацию с большинством других, когда Женщина готова на что угодно, только бы удержать рядом с собой мужа, пусть плохонького, никчемного, нелюбящего, гулящего и пьяного, но — мужика.
Их не развели. Суд назначили на новый срок. Второй раз все повторилось, как и следовало ожидать, уже в фарсовом варианте и, как сказала бы Лена, в темпе «престо».
Развод состоялся.
А вскоре вернулась из Италии Лена. Короткие телефонные разговоры и два письма, написанных ею второпях, к подвернувшейся оказии весьма сумбурно и конспективно пересказывали события в далеком Турине. Доктор Франко проявил чудеса настойчивости и изворотливости, чтобы несколько раз продлевать визу для Лены. И вот Ленка в Москве!
Подругам казалось, что просиди они вдвоем на тахте месяц, все равно до конца не пересказать всего, что произошло за время их разлуки.
Оказывается, Лена уволилась из своей фирмы уже давно, послав им заявление прямо из Италии, и сейчас свободна как птица. Поэтому когда Аня возвращалась домой из школы, Ленка уже сидела у нее в комнате, беседовала с Андреем Ивановичем и встречала подругу словами «Я тебя давно жду», словно Аня была не на работе, а просто где-то задержалась.
— Знаешь, Ленок, — сказала Аня, — ты начинаешь выпадать из московской реальности.
— И слава богу! Я так долго в нее врастала, что даже пребывание в Италии не сразу дало мне ощущение свободы и раскованности.
И начиналась бесконечная беседа за полночь — продолжение вчерашней, позавчерашней, позапозавчерашней…
Аня слушала рассказы Лены и думала, что еще раз подтверждается ее теория о том, как все зависит лишь от того, кто и как любит. Вот влюбилась Ленка второй раз в жизни и готова и католичество принять, и навсегда из Москвы уехать, и работу уже бросила. А Франко? Пока неизвестный ей и таинственный доктор, который так бурно вошел в жизнь подруги и круто изменил ее судьбу, — любит ли он ее так же? Олег ведь тоже любил, а теперь она одна. Но здесь ее старый дом, родители, друзья. Что бы она делала, случись с ней такое в чужой стране, даже просто в чужом городе?
Аня гнала от себя такие мысли, прекрасно сознавая, что и Лене они ведомы, и если уж все препятствия сметены, то не должно оставаться места для сомнений и рассудочных оценок.
Франко, который работал в больнице и, кроме того, имел частную практику, ждал возможности высвободить время и приехать в Москву. Решили регистрировать брак сначала здесь, в Москве, потому что в Италии бюрократическая система невероятно запутанна и процедура бракосочетания, особенно с иностранным гражданином, просто изнурительна.
— Неужели может быть что-нибудь страшнее нашей, совковой бюрократии? — недоумевала Аня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105