При этом мы оба знаем, что ты могла бы улететь завтра, а не сегодня. Полагаю, для тебя явилось полной неожиданностью, когда я сказал, что приглашаю тебя на обед в половине первого, а потом сам отвезу в аэропорт.
– Да, если честно, я удивилась и ответила, что в этом нет необходимости. Я собиралась пообедать с Диной, а в аэропорт меня должен был отвезти Моузез. Так что тебе совсем ни к чему было пропускать воскресный обед в кругу семьи.
– Почему же ты не сказала этих слов после обеда и до того, как мы приехали в аэропорт? – Он сделал большой глоток шампанского, и следующая его фраза заставила Миреллу покраснеть. – Твой двенадцатиминутный монолог на тему «Пол, все кончено» утонул в бушующем океане оргазмов, которые длились намного дольше, чем эти смешные, выброшенные из жизни двенадцать минут. – Он сверился с часами, словно ища фактическое подтверждение своим словам. – Четыре часа плюс-минус несколько минут. Четыре часа восхитительной, животной страсти, в течение которых я почему-то не слышал: «Пол, все кончено». Я слышал лишь: «Еще, еще». А также слова типа «потрясающе» и «изысканно». И еще выражения вроде «Возьми меня так, как хочешь», «Я сейчас снова кончу», «Затрахай меня до смерти». И это не считая хриплых стонов и душераздирающих криков боли и наслаждения. Что же я видел? Ты извивалась подо мной, когда мы кончали одновременно, и это было настолько головокружительно, что, казалось, на какой-то миг мы умирали, чтобы затем возродиться для следующего акта любви.
Мирелла резко поднялась с места, но Пол злобно прошипел через стол:
– Сядь! Сядь, пока не объявили твой рейс. Если ты этого не сделаешь, я устрою сцену. Ты меня знаешь. Это не пустая угроза.
Мирелла послушалась. Они молча допили шампанское, и Пол снова наполнил бокалы. Ощущение надвигающейся бури постепенно отступало.
– Мирелла, я не понимаю, к чему вся эта идиотская затея под названием «Пол, все кончено», и знать не хочу. Это не важно, потому что я доказал тебе в постели, что между нами еще не все кончено.
Она ничего не ответила. Пол ни за что бы не поверил, если бы она сказала, что когда он порвал на ней платье, бросил лицом вниз на кровать и, привязав к четырем столбикам за руки и за ноги обрывками платья, грубо и жестоко трахнул ее, стремясь продемонстрировать свою власть, он ее попросту изнасиловал. Он всего лишь добавил несколько часов всплеска похоти к уже умершим отношениям.
Что она могла сказать ему? Что она бросила его еще несколько дней назад, на тротуаре перед рестораном «Мишимо»? Или о том, что между ними было сегодня, – это всего лишь секс ради секса, и те же самые ощущения она могла получить от любого жеребца, у которого душа и ум сосредоточены между ног?
Нет, ничего этого сказать она не могла. Равно как и открыть причину, по которой вообще позволила ему подняться в спальню, пока укладывала вещи – ей хотелось сделать для него этот разрыв менее болезненным и обидным, хотелось остаться в рамках приличий. Боже, какая наивность!
– Что с нами случилось, Пол? Неужели мы действительно так сильно изменились? Что стало с милым, любящим мальчиком из богатой семьи с Лонг-Айленда, который был известен своими радикальными взглядами в бизнес-школе Гарварда, и с бедной, старательной девочкой, оканчивающей колледж? Что стало с этими двумя детьми, которые когда-то влюбились друг в друга? В тот день, когда мы познакомились, я пришла заниматься арабским с твоим товарищем по комнате, а ты сидел напротив и не сводил с меня глаз. Когда урок закончился и он заплатил мне три доллара, ты взял у меня деньги, вернул их ему и обозвал его тупым жлобом, который эксплуатирует меня, зная, что я в стесненных обстоятельствах. Я очень огорчилась тогда, потому что не хотела терять честно заработанные деньги, которые были нужны мне на жизнь, и велела тебе не лезть не в свое дело. Когда мы выходили из комнаты, твой приятель согласился платить мне по семь долларов за час. Ты извинился за вмешательство и сказал, что не можешь выносить несправедливость в любом ее виде, а потом пригласил меня на обед. Годы, когда мы, привилегированные и блестяще образованные дети богачей, собирались спасти мир красотой и любовью, были прекрасны. Мы раздвигали рамки нашего самосознания с помощью и без помощи наркотиков. Мы были верными любовниками, которым казалось, что нет ничего важнее свободы личности. Мы с головой погружались в клубы наркотического дыма с мыслью, что он сделает нашу жизнь насыщеннее. И нам везло: так и случалось. Мы были легко уязвимы и открыты навстречу всему новому: экспериментировали в сексе, принимали нетрадиционные верования и философии, жадно впитывали знания, потому что умели любить и заботиться друг о друге. Мы были активными участниками жизни, в которой у идеалистов был шанс добиться успеха, экзистенциалисты были на подъеме, и каждый верил в то, что возможен мир без насилия. Что с нами случилось? Неужели наша способность любить и быть неравнодушными к жизни исчерпала себя в годы участия в Корпусе мира, в маршах к Пентагону, в автобусных поездках в Джорджию, в бесконечных демонстрациях и акциях протеста? Похоже, что так и есть, и это говорит не в нашу пользу.
Пол достал из нагрудного кармана помятую пачку «Кэмел», вынул последнюю сигарету и сунул ее в рот. После чего смял пачку в кулаке и швырнул ее в пепельницу. Он выглядел очень спокойным и невозмутимым, прикуривая сигарету и делая это с небрежной медлительностью, которая Мирелле показалась фальшивой.
– Что с нами случилось, Мирелла? Прежде чем ответить на твой вопрос, хочу прояснить кое-что о тех двух влюбленных, которые встретились однажды зимним, снежным днем в Кембридже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103