Вселенн
ая сама начнет напрашиваться на разоблачение, она не может иначе, она буд
ет упоенно корчиться перед тобой.

ОН
Записи 1920 года

Ни для чего он не бывает достаточно подготовлен, но не может даже упрекат
ь себя в этом, ибо где взять в этой жизни, так мучительно требующей каждую
минуту готовности, время, чтоб подготовиться, и даже найдись время, можно
ли подготовиться, прежде чем узнаешь задачу, то есть можно ли вообще выпо
лнить естественную, а не лишь искусственно поставленную задачу? Потому-
то он давно уже под колесами; странным, но и утешительным образом, к этому
он был подготовлен меньше всего.
Все, что он делает, кажется ему, правда, необычайно новым, но и, соответстве
нно этой немыслимой новизне, чем-то необычайно дилетантским, едва даже в
ыносимым, неспособным войти в историю, порвав цепь поколений, впервые об
орвав напрочь ту музыку, о которой до сих пор можно было по крайней мере до
гадываться. Иногда он в своем высокомерии испытывает больше страха за ми
р, чем за себя.
Со своей тюрьмой он смирился. Кончить узником Ц это могло бы составить ц
ель жизни. Но у клетки была решетка. Равнодушно, властно, как у себя дома, че
рез решетку вливался и выливался шум мира, узник был, по сути, свободен, он
мог во всем принимать участие, снаружи ничего не ускользало от него, он мо
г бы даже покинуть клетку, ведь прутья решетки отстояли друг от друга на м
етр, он даже узником не был.
У него такое чувство, что он заграждает себе путь тем, что он жив, а это преп
ятствие служит ему опять-таки доказательством, что он жив.
Его собственная лобная кость преграждает ему путь, он в кровь расшибает
себе лоб о собственный лоб.
Он чувствует себя на этой земле узником, ему тесно, у него появляются печа
ль, слабость, болезни, бредовые мысли узников, никакое утешение не может у
тешить его, потому что это именно лишь утешение, хрупкое, вызывающее голо
вную боль утешение перед лицом грубого факта пребывания в узилище. Но ес
ли спросить его, чего он, собственно, хочет, он не сможет ответить, ибо у нег
о Ц это одно из его сильнейших доказательств Ц нет представления о сво
боде.
Иные опровергают беду ссылкой на солнце, он опровергает солнце ссылкой н
а беду.
Самобичующее, тяжеловесное, часто надолго прерывающееся, но, по сути, неп
рестанное волновое движение всякой жизни, чужой и собственной, мучит его
, потому что приносит с собой непрестанную необходимость мышления. Услых
ав, что у его друга должен родиться ребенок, он сознает, что он уже пострад
ал за это, обо всем подумав заранее.
Он видит двояко. Первое Ц это спокойное, наполненное жизнью, невозможно
е без известного удовольствия созерцание, рассуждение, исследование, из
лияние. Численность и возможность всего этого бесконечна, даже мокрице н
ужна относительно большая трещина, чтобы укрыться, а для этих работ вооб
ще не остается места: даже там, где нет ни трещинки, они могут жить тысячам
и и тысячами, проникая друг в друга. Это Ц первое. А второе Ц это момент, ко
гда ты, вызванный, чтобы дать отчет, не выдавливаешь из себя ни звука, брос
аешься назад в рассуждения и т. д., но теперь, видя полную безнадежность, уж
е никак не можешь купаться во всем этом, тяжелеешь и с проклятьем тонешь.

Речь идет вот о чем. Однажды, много лет назад, я сидел, конечно, довольно гру
стный, на скате Лаврентьевой горы. Я проверял, чего желаю от жизни. Самым в
ажным или самым привлекательным оказалось желание найти такой взгляд н
а жизнь (и Ц это, разумеется, было неразрывно связано Ц письменно убедит
ь в нем других), при котором жизнь хоть и сохраняет свои естественные тяже
лые падения и подъемы, но в то же время, с не меньшей ясностью, предстает пу
стотой, сном, неопределенностью. Желание, может быть, и прекрасное, если бы
пожелал я по-настоящему. Примерно как пожелал бы сработать стол по всем п
равилам ремесла и в то же время ничего не делать, причем не так, чтобы можн
о было сказать: «Для него сработать стол Ц пустяк», а так, чтобы сказали: «
Для него сработать стол Ц настоящая работа и в то же время пустяк», отчег
о работа стала бы еще смелее, еще решительнее, еще подлиннее и, если хочешь
, еще безумнее.
Но он совершенно не мог так пожелать, ибо его желание не было желанием, оно
было лишь оправданием, узакониванием пустоты, оттенком веселости, котор
ый он хотел придать пустоте, куда он, правда, сделал тогда лишь несколько п
ервых шагов, но уже чувствовал, что это Ц его стихия. Это было тогда своег
о рода прощание с видениями молодости, которая, впрочем, никогда не обман
ывала его непосредственно, а только через речи всяких авторитетов вокру
г. Так возникла необходимость «желания».
Он доказывает только себя самого, его единственное доказательство Ц он
сам, все противники побеждают его сразу же, но не тем, что опровергают его (
он неопровержим), а тем, что доказывают себя.
Человеческие союзы основаны на том, что кто-то своим сильным бытием как б
ы опроверг отдельно другие, сами по себе неопровержимые жизни. Им-то это п
риятно и утешительно, но это лишено правды, а потому всегда недолговечно.

Это была прежде часть монументальной группы. Вокруг какого-то возвышени
я посредине стояли в продуманном порядке символы солдатского сословия,
искусств, наук, ремесел. Одним из этих многих был он. Сейчас эта группа дав
но распалась, или по крайней мере он покинул ее и влачит свое существован
ие один. Даже прежней профессии у него больше нет, он и забыл даже, что изоб
ражал тогда. Наверно, именно из-за этого забвенья возникает какая-то печа
ль, неуверенность, беспокойность, какая-то омрачающая настоящее тоска п
о прошлому.
1 2 3 4 5 6 7 8