Ивэн Кестлер улыбался. Он повернулся к Билли:
– Ты – звезда. Я сделал тебя звездой. Теперь мы вместе можем двинуться куда угодно. Завтра мы утроим наши цены, и каждый, кто приобрел картины сегодня, воспримет это так, словно он лично сорвал банк в казино Монте-Карло. За это они навсегда проникнутся любовью к тебе.
Он был прав. Истинные богачи обожали идею быстрого обогащения так, как, пожалуй, не дано понять меритократам. Нувориши считают, что деньги созданы, чтобы их тратить. Но подлинные плутократы понимают, что деньги недостойны даже упоминания. Подобно религии и биологическим процессам, они присутствуют, но незаметны, темны и загадочны. В конце концов, именно деньги сделали этих людей тем, что они собой представляют. Не для них безопасность достижения цели. Для этого в свое время был прапрадедушка с голодными глазами и сомнительной репутацией. Но делать деньги – грести их – за один вечер, как итог испытания собственного художественного вкуса и чутья, вкуса, о котором тот, кому нужно заботиться о куске хлеба насущного, не имел ни малейшего представления, представлялось этим социократам самым прекрасным из мыслимых жизненных удовольствий.
Улыбка Билли Бингэма являла собой произведение искусства – столь же многоплановое, радостное и сложное, как и полотна, висевшие на стенах галереи на Мэдисон-авеню. Он слышал, как Ивэн Кестлер говорил «мы», «вместе», а его улыбка объясняла эти слова.
Какое-то время он готов был даже терпеть руку Ивэна, похлопывающую его по плечу, красивые наманикюренные пальцы, елейно прикасающиеся к загорелой коже его предплечья. Пока. Позднее он даст ему от ворот поворот, без всяких церемоний, сожаления или задней мысли. Поэтому сейчас он повернулся к своему ментору и позволил всезнающей улыбке несколько смягчиться, пока творцом этой улыбки была еще благодарность. Он отогнал прочь мысль, что Ивэн получает пятьдесят процентов от всего сбора.
– Мы действительно добились успеха, Ивэн, разве не так?
– Все произошло, как ты и говорил.
Ивэн рассмеялся и взял бокал «Моета».
– Подожди, пока появится интервью Фелана. Когда я вас знакомил, он мысленно уже почти сочинил его. Раньше я ничего подобного за ним не замечал. С завтрашнего дня тебе придется открыть собственную школу. Тебя начнут копировать по всему Нью-Йорку, но это не будет играть никакой роли. Потому что все знают, что ты был первым.
В предвкушении будущего он потер руки.
– Знаешь, о чем я думаю, дорогой мой Билли? – Он театрально выдержал паузу. – О задней комнате.
В задней комнате галереи Ивэна хранилось около сорока картин Билли, о существовании которых никто из присутствовавших не догадывался. Тридцать – или около того – картин, исчезавших со стен прямо на глазах в среднем по тридцать пять тысяч долларов за каждую, были осознанной уступкой лидерам. В течение нескольких следующих недель солидные покупатели расскажут простым смертным о своих удивительных приобретениях – картинах Бингэма, и народ повалит в галерею, с удовольствием выкладывая тройную цену по сравнению с тем, что первые покупатели заплатили за шанс участвовать в художественной распродаже. Затем те, первые покупатели, вновь вернутся в галерею и будут платить в четыре раза дороже, зная, что в итоге средняя цена за картину окажется меньше благодаря удачной сделке, совершенной в первый день выставки.
В задней комнате находились новые картины. Картины, которые предстояло продать по тройной цене. Тридцать раз по тридцать пять тысяч – прямо на его глазах. Сорок раз по сто тысяч, когда завтра цены утроятся. Стоя в галерее и потягивая пепси, Билли видел себя на пороге настоящего богатства, составляющего половину от пяти миллионов. Он был богат.
Внезапно и наконец он достиг своей цели, и ему самому было интересно понять, какие ощущения он испытывал по этому поводу. Так ли хорошо ему было, как должно было быть? Лучше? Он внимательно проанализировал свои эмоции и почти удивился, обнаружив, что за фасадом удовольствия, самоуважения и экстаза таилась неуловимая смесь беспокойства, любви и мечтаний. И все это было озарено именем Джейн Каммин.
Джули Беннет взяла безупречный по форме бокал ирландского стекла и швырнула его с поразительной меткостью в мексиканский изразец отделки внутреннего дворика. Затем разбила вдребезги рюмку, наполненную отличным вином «Пулини Монтраше» 1979 года. Та же участь постигла тарелку из китайского фарфора с находившимся на ней салатом, лобстером и крабом. Затем, поднявшись среди учиненного разгрома, как могла громко – а получилось весьма громко, – Джули проговорила, вернее, почти прокричала:
– Проклятие!
Лишь Орландо был свидетелем этой сцены. От испуга его рыжая шерсть встала дыбом, он подскочил вверх на несколько футов и со всех ног бросился прочь.
На столе лежал номер «Нью-Йорк таймс», раскрытый на странице, посвященной искусству и отдыху. На листе красовалась фотография Билли Бингэма и статья Фелана:
«В ГАЛЕРЕЕ КЕСТЛЕРА РОДИЛАСЬ НОВАЯ ЗВЕЗДА.
Надеюсь, что те, кто читает мои статьи, поймут, что я не привержен к гиперболе. Однако в нашей жизни бывают времена, когда нам есть чему поучиться у кинодеятелей. Это время наступило сейчас.
Вчера вечером я посетил галерею Кестлера на Мэдисон-авеню. Я все еще пребываю в состоянии шока от пережитого. Я нем. Я потрясен. Внезапно я осознал неадекватность слов, которыми зарабатываю на жизнь.
На стенах галереи висят тридцать картин такой поразительной красоты и самобытности, такой восхитительной формы и композиции, полные таких сочных, великолепных красок и текстуры, что мозг с трудом верит тому, что видят глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141