Вина поднимала его каждое утро и беспощадно вела за собой весь день, охватывала по ночам, когда он пытался заснуть. Он избрал своим уделом проводить рабочие часы среди рвоты и микробов Ваттса, среди наркоманов и пьяниц, среди больных туберкулезом и раком, страдающих венерическими заболеваниями и нехваткой витаминов. Единственное, чего он хотел, – это служить человечеству. Исправлять жизнь и быть праведным слугой Господа на неправедной земле. Он понимал, что цель была достойной и что на пути ее достижения ему предстоит пожинать плоды собственного эгоизма. Вот здесь-то и таился парадокс. Делая добро, он не чувствовал себя лучше, а не делая добро, чувствовал себя еще хуже. Неким образом во всем этом был повинен Господь, а с ним отношения Роберта Фоли носили резко полярный характер: от любви – к ненависти.
Глядя на себя в зеркало, что случалось нечасто, Роберт Фоли, доктор медицины, не замечал следов внутренней психологической борьбы. В сорок пять он выглядел как вышедший на пенсию футболист, который сумел сохранить форму, – худощавый, мускулистый, седина на висках смотрится так, словно это дело рук художника. Конечно, он испытывал угрызения совести за свой превосходный вид, и поэтому в качестве компенсации одевался небрежно; он старался дистанцироваться от женщин, особенно от тех – а таких было множество, – которые приходили к нему на прием. Дом его походил на монастырь, вкус был аскетический, удовольствий почти не существовало. Все сказанное делало его действительно очень необычной для этого города личностью.
Но теперь в его клинике витала мечта. Глубоко внутри сознания, в безмятежном озере эмоций без всякого предупреждения произошел мощный взрыв, и Роберт Фоли преобразился. В кухне на потолке апатично вращался вентилятор, надсадно гудел старый холодильник. Обычно Роберт Фоли не обращал внимания на такие мелочи. Полурастаявший лед, прокисшее молоко, всепроникающая жара – что значило все это в мировой круговерти, когда по земле разгуливали темные силы, а перед людьми стояли вопросы жизни и смерти, голода и войн?
Он выглянул через затянутое сеткой окно во двор. Там, около бассейна, стояла она, обнаженная по пояс. Вина Роберта Фоли столкнулась с желанием.
Он крикнул ей:
– Боюсь, пиво недостаточно холодное!
– Неважно, лишь бы оно было мокрым.
Она повернулась к нему, покрытая капельками пота. Сквозь марево воздуха прекрасные груди заплясали в недрах мозга, деформируя разум и вспенивая кровь. Возникшее желание совершенно отличалось от других. Оно было таким реальным. Таким пугающе ощутимым. Толпа больных, истекающих кровью, всегда находилась рядом, придавая силы своей удаленностью. Об этих людях можно было заботиться, даже любить на расстоянии вытянутой руки, скрываясь под покровом профессионализма, носящего маску доктора. Но сейчас в нем жило новое желание, имя которому – страсть. Необыкновенное чувство, от которого не было избавления и которое так долго дремало в глубинах психики Роберта Фоли. Предполагалось, что жизнь его будет посвящена Богу, разрешению конфликтов и мелких войн; в этом надеялся он обрести постоянно ускользающий от него смысл жизни. Однако теперь праздное удовольствие философских сомнений и абстрактной любви отошло назад. Перед глазами стояла Джейн Каммин. Джейн Каммин. Джейн Каммин. Роберт Фоли безмолвно повторял это имя, как в церкви верующие повторяют слова молитвы за священником. Он уже прикасался к ее телу. Его руки пробегали по нему, когда после аварии он искал повреждения, которых, к счастью, не оказалось; грудная клетка, мягкий податливый живот; неповрежденные кости таза, обрамляющие совершенный по форме светлый треугольник любви; не пострадавшие кости рук и ног; зрачки – большие, круглые, нормально реагирующие на свет лампочки; точеные пальцы ног, пригнувшиеся к стопе, когда он провел по ней ногтем, чтобы проверить рефлекс. И это прекрасное создание звалось Джейн Каммин, эта ночная красавица, ворвавшаяся в его мир, словно посланная Богом, чтобы не оставлять его одного.
– Роберт, ты не собираешься спуститься вниз и позагорать? Сегодня же выходной. Тебе нужно хоть немного подвигаться и постараться расслабиться.
В голосе Джейн звучал смех, смешанный с истинной заботой.
Так кто же она, черт подери? Она продолжала оставаться загадкой. Роберт Фоли не был любопытным, но даже малейшая попытка узнать о ней хоть что-нибудь натыкалась на каменную стену молчания. Кое-что было очевидным. Кто-то причинил ей страшную боль, ее хотели втоптать в грязь, и, чтобы обезопасить себя, она стала предвзято относиться ко всему в этом мире. Да, она вызывала сочувствие.
– Вы можете остаться жить у меня, – сказал он. «Укройся у меня от этого жестокого мира», – таков был невысказанный смысл его слов. В Долине, расположенной за шоссе на Вентуру, не селились люди с положением. Здесь жили садовники, специалисты по орошению, мастера, возвращавшие к жизни сломанные вещи. Он тоже занимался этим – возвращал трудоспособность людям.
– Сейчас иду, Джейн, как там? Воздух, кажется, не слишком хороший.
– Отличный, почти полезный.
Последнего слова нет в лексиконе англичан. В Лос-Анджелесе оно имеет почти религиозное значение.
Солнце впилось в плечи, когда он покинул относительную прохладу кухни и вышел наружу, но он едва ли ощущал нестерпимый жар. Он не мог точно определить, что именно испытывал. Несомненно – желание и некоторую растерянность. Но почему примешивалось некое развращающее чувство? Вот в чем загадка. Правда, у него была репутация несдержанного человека, с легкоплавкими предохранителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141