– Роберт, принеси-ка мне выпить, только налей побольше лимонного соку и пару капель «Табаско» и не задерживайся.
– Сейчас вернусь, мистер Кестлер. Одна нога тут, другая там. – В «Бель-Эйр» имена клиентов знали назубок.
Полуденное солнце становилось все жарче, но это было чудесно. Аристотель Онассис был прав. Когда его спрашивали, что нужно прежде всего, если хочешь сколотить побольше денег, он неизменно отвечал: «Всегда быть загорелым». Отлично, Ивэн неплохо загорел – и при этом не совершил обычной голливудской ошибки: загорать только лицом к солнцу. Спина его тоже была коричневой, и ягодицы заодно. Ивэн удовлетворенно вздохнул. Это было одно из немногих местечек в Лос-Анджелесе, где можно по-настоящему расслабиться. Здесь, конечно, тоже не все делается быстро, но уж зато выпивка и еда – чудесные. Он оглядел откосы каньона, высокие пальмы, достающие до самых небес, потом вновь опустил глаза вниз, к бассейну, к столику, уставленному фруктами, бутылочками и баночками с маслом для загара, предоставляемыми отелем своим гостям. Да, прекрасное, цивилизованное место. Здесь могло бы понравиться жить Билли Бингэму…
В его голове крутилась одна мысль, пока он наблюдал, как приближается официант с напитками – стильной формы пластиковый стаканчик на подносе, обернутом цветным платком, чтобы не расплескалось.
– Принеси мне телефон, будь любезен.
У него не было ее телефона, но при его связях узнать ничего не стоило. Во сколько они там обедают, в пустыне? Почти наверняка еще не обедали, хотя они и здесь ведут себя эксцентрично. Ну, как бы там ни было, а с Джули Беннет следует потолковать. И почему это он еще ни разу не удосужился послать ей какую-нибудь картинку из своей коллекции? Впрочем, возможно, что-то для нее он покупал. Но на уме у Ивэна было совсем не искусство.
Джули Беннет уныло бродила в своем заставленном скульптурами саду. Обычно ей нравилось это место; семидесятифутовая зеленая марка на вершине горы, впечатляющая контрастом своего цветения с вылизанным солнцем скалистым предгорьем, возвышавшимся над нею. Но под стать ее душе была именно гора – одинокая, необитаемая громада, неуступчивая перед лицом терзающих мир внизу напастей. Казалось, гора насмехается над плодородным оазисом у своего подножия, над тысячами галлонов пресной воды, выкачанных из недр из-за прихоти богатой женщины. Она глумилась с высоты своего вековечного превосходства, словно говоря: «Я, может быть, и плебейка, но я высока, тверда и терпелива, и однажды я – истинная аристократка в этой долине – приду в ночи и еще раз овладею тобой».
Странная надежда была в бесконечной борьбе пустыни, в трудности этой борьбы, в ее чудовищном, враждебном обаянии, в бесконечном стоицизме, с каким она переносила свои мучения. Она растворилась в скудной пустыне, похоронила себя в той пугающей необъятности и, хотя цивилизация пришла в долину, пустыня томилась под поверхностным слоем, держа природу под контролем. Только здесь Джули и могла жить – в месте, которое не могло даровать жизни, но все понимало про жизнь, про оцепенение смерти и про то, как не оставить ни одного следа некогда здесь обитавших. Поэтому самая сущность Джули сочеталась с духом пустыни. То было, пожалуй, единственное на свете место для женщины, лишенной матки.
В Коачелла-Вэлли она смогла забыть о своей цветущей зеленой родине и о бьющей через край жизни на росистых лужайках Беверли-Хиллз, откуда каждую неделю наезжали киноподонки и ухаживали за ней. Джули Беннет, писательница с немыслимым счетом в банке, на деньги от продажи книг которой можно было скупить все киносеансы, от которых зависели все эти заклады, любовницы и классные автомобили.
Полуденное солнце припекало ей плечи. Бездушные собаки и англичанки. Но тот, кто написал это, не знал о Палм-Спрингс, где температура может подняться до ста двадцати градусов в это время суток, там растопляющая мозги жара не причина безумия, но лекарство от него. Какая боль сможет выстоять, когда солнце обращает тонкий платок в пепел? И впрямь, какая боль?
Джули протянула палец, чтобы коснуться пальцем приятно округлого контура скульптуры Генри Мура. Она сделала это с огромной осторожностью. Задержать руку хоть ненадолго значило обжечь кожу. Раскаленный металл успокоил ее пламенеющую голову, приятное ощущение своей остротой охладило ее пыл, и она снова подумала о Билли Бингэме.
Билли уехал всего каких-нибудь четыре-пять коротких часов назад. Вот она и потеряла его. Других невозможно было потерять, но с Билли было совсем другое. Хотя она и пыталась уверить его, что он существует всего лишь для удовлетворения ее прихотей, живая игрушка, движущаяся мишень для ее хлесткого языка, он так и не уверовал в это, и в глубине сердца не верила и она сама. Вновь и вновь она твердила себе, что он ничтожество, пустое место, как и все его предшественники, но сама невольно стала жертвой его внутренней силы, его веры в себя, осознания своей цели. Джули Беннет хотела, чтобы он вернулся. И она должна осуществить свое желание. Это была часть клятвы, которую она дала себе много лет назад. Жизнь всегда тяжела, но в конце концов она заставляет ее идти по-своему.
Голос дворецкого проклюнулся через жаркий воздух:
– Телефонный звонок, мисс Беннет. Некто мистер Ивэн Кестлер. – В руке он держал радиотелефон. Ему нравилось, как он выговорил это: «Кестлер». – Доложить, что вас нет?
Джули Беннет не желала разговаривать ни с Ивэном Кестлером, ни с кем бы то ни было. Но она была удивлена. Спустя годы знаменитости добивались встречи друг с другом. Именно это больше, чем что-либо другое, разрушало иллюзию славы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141