Вокруг вздернутого носа роились веснушки, в синих глазах застыла арийская твердость, а ее широкий сочный рот был подведен розовым блеском Фреда Сегала, странно контрастирующим с ярким обязательным калифорнийским загаром. Одежда на ней была того лос-анджелесского стиля, когда, созданная для работы на жарком побережье, она подходила и для ежедневных вечеринок, которые играли в Голливуде роль всеобщих религиозных собраний. Ноги гордо вылезали из-под крохотной мини-юбки, а твердые, как металл, налитые груди гневно выпирали из-под огромных размеров белой с подплечиками майки. Ей было под сорок, а может, и больше, и она, сидящая за рулем «Фольксвагена», воплощала собой стандартную калифорнийскую мечту, пушечное мясо для тысяч, летящих в свете фар фантазий. Мужских фантазий, которые никогда, никогда не осуществятся.
– Ну, как ты, Карен? Разогрелась немного? Ты словно в горячке. Правда, смотри, там уже ручеек потек. – Люси приблизилась к модели, томно растянувшейся на жестком кресле.
Карен бессмысленно улыбнулась и попыталась переключиться на умственный процесс. Заставить шевелиться серое вещество для нее всегда было непомерным усилием, тем более что большую часть своей сознательной жизни она пребывала в таком состоянии, что сделать это было затруднительно.
– Чувствую себя хорошо, – выдавила она наконец. В мире Карен чувства были единственным, что хоть что-то значило. На всякий случай она обвела языком нижнюю губу, чтобы подчеркнуть, что она сосредоточилась.
– И выглядит хорошо, солнышко. – Глаза Люси жадно пробежали по ней. Так знаток искусства рассматривает слишком дорогую, но ценную вещь. – Пожалуй, для следующего кадра нам не помешает немного масла. Это заставит краски заиграть. – Она окликнула через плечо: – Эй, Джошуа. Кинь-ка детское масло. Мы немножко смажем малышку Карен. Пусть краски соединятся .
– Держи. Сама намажешь? Смотри, ты сама знаешь, сколько тебе нужно.
– Ах, ну если я должна. Сейчас ни от кого помощи не дождешься, – засмеялась Люси, перехватывая прозрачную бутылочку. – Да, и еще, Джиш, передвинь аппарат повыше и наведи фокус на переднюю часть. Для этого снимка мне бы хотелось включить лазерный прожектор. Мы наложим несколько кадров один на другой, чтобы было больше пространственной глубины. Дело не в том, что это чертово кресло выйдет отчетливее, нам нужно резче обозначить ягодицы, сделать их соблазнительнее.
Она плеснула масло себе в ладонь и подошла к Карен.
Девушка приготовилась. Люси видела это по блеску в ее лос-анджелесских глазах. Всем было известно о Люси. И если кто-то собирался работать с Люси, нужно было смириться со всем. Карен сидела, по-прежнему бесстыдно раздвинув ноги и выставив свои полные, твердые, свежие соски навстречу фотографу.
Люси сглотнула слюну.
– Ну да, деточка, – прошептала она. – Налилась. Созрела. Переспела.
Профессионалы всегда говорили, что их дело не имеет ни малейшего отношения к сексу. Люси верила, что Хельмут Ньютон «никогда» не интересовался своими моделями. Для Давида Бейли они были, как ей представлялось, просто предметами, над которыми можно издеваться и которых можно поносить, если они недостаточно хороши перед камерой. Для Скавалло они были, похоже, лишь машиной по производству денег. Пенн и Эйвдон видели в них геометрические формы рабочих лошадок в юбках, единственным назначением которых было участие в создании прекрасного «искусства». А для Люси они были сексом, теплым, жгучим; нежные, мягкие создания, таящие в себе сладость, голенькие зверьки, трогательные самки, которых можно было хотеть, желать и, всего важнее, которыми можно было обладать. Она и не могла бы сделать хорошей фотографии, если бы модель ее не увлекала, а увлекшись, если бы она не переспала с девушкой. Это превратилось в своеобразный ритуал, стиль жизни. Их нежные губы, нежные тела, нежные умы растворялись в ней, плавились в ее жадной плоти, питали ее, эту секс-машину женского пола.
Глаза Люси глядели прямо в глаза Карен, пока она беззастенчиво приближалась к ее сияющей груди.
– Исключительно ради искусства. – Это была полушутка-полуложь. Руки ее дотянулись до своей цели.
Ленивая полуулыбка Карен выразила готовность и признательность, твердые, как металл, соски досказали остальное. Она подставила их ищущим пальцам. Она знала безошибочно, что ее ждет хорошая награда. И вопросов нет, что позже она будет немалой.
Люси не торопилась. Ее руки умели продлевать время. Она любила податливую плоть, покорность ожидания, обещание восторга в юных глазках сексуальной авантюристки. Когда же это случится? Поздно ночью? А может, в ранние предрассветные часы, после ночных оргий в полуночных клубах? С расплавленными мозгами, уставшими от децибелов ревущих оркестров, с утомленными безумными танцами телами, они возлягут вместе… пока вновь не начнется бесконечная игра.
Все ниже, ниже опускаются руки к ровному гладкому животу, глаза все так же глядят в глаза, и вот Люси видит, как рождается чувство в распахнутой навстречу ей девушке-подростке. Руки в самом низу соединяются, ищут, ощущают, достигают места, где будет подписан контракт, где совершится желаемое. Вот он, источник наслаждения. Горячий, влажный, такой благодарный под ее пальцами. Застенчиво трепещет в промасленной руке властного чужака испуганная, жаждущая, нежная и трогательная птичка.
Это длилось секунду-другую. Карен напряглась под руками опытной женщины, ее душа завороженно устремилась навстречу двум лучам страсти, бьющим из глаз Люси Мастерсон. И вдруг она откликнулась на упоительное чувство, потрясшее ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141