Чтоб подходили по всем параметрам и размерам?
Я засмеялась. Кэролайн криво усмехнулась:
– О Господи, до чего же ты вульгарна, Анжела! – Затем лицо ее приняло загадочное выражение. – Но вообще-то ты на сто процентов права! – воскликнула она. – «Предприятие „Прикид“»! А это первая наша клиентка! Как вам?
Гейл залпом допила вино, подозрительно покосилась на Кэролайн, потом – на часы и потянулась за пальто:
– Обе вы окончательно рехнулись, вот что! Я ухожу!
Может, мы и рехнулись. Но идея перестала казаться банальной и глупой. Все выстраивалось с абсолютной четкостью.
– Сестринская община, вот в чем суть, – сказала я. – Просто рассуждаем о сексуальной жизни мужчин, как они рассуждают о нашей.
Гейл остановилась у двери. Затем обернулась и усмехнулась:
– Ах вот оно что! Надо же, сестринская община! Господи Иисусе! Уж лучше тогда назваться сестрами милосердия. Я же в конце концов католичка, или вы забыли?
Мы заперли магазин и вышли. Я молила Бога, чтобы Кэролайн не устроила мне допроса по поводу чемоданчика. Но мысли ее были заняты совсем другим.
– Есть шанс позабавиться, Анжела! Членовредительство, вот что это будет! Самое настоящее членовредительство!
Продолжая вести машину, она высунулась из бокового окошка.
– Надо собраться и обсудить! – прокричала она. – Заходи как-нибудь вечерком, сообразим в лучшем виде!
Слова «в лучшем виде» утонули в скрежете металла. Исходил он от машины, что ехала впереди. Кэролайн, похоже, не обратила внимания и, прибавив скорость, проскочила на красный вместе с куском переднего крыла от пострадавшей машины.
Я ехала домой и чувствовала себя совершенно измученной. Слишком уж долгими выдались прошедший день и ночь. К тому же меня разбирало любопытство. Покажется ли дом прежним после всего, что произошло?
В этот вечер, в конце лета, на лужайке и в парке уже пахло осенью. Ласточки стремительно и совсем низко пролетели среди каштанов – верная примета, что будет дождь. Сосед, рекламный агент, шагал к двери своего дома с большим букетом цветов для вечно печальной жены – верная примета, что без измены не обошлось. По лужайке для крикета хромала на трех лапах собака – верная примета, что не обошлось без Фатвы. Я уже приготовилась увидеть на коврике у двери недостающую лапу – в качестве своеобразного презента. Но там валялась всего лишь открытка от Рейчел – совершенно сумбурная, описывающая лагерные радости и развлечения. Вместо подписи красовалась улыбающаяся рожица и целая россыпь: «Целую, целую, целую!»
Господи! Да ведь ей уже буквально на следующей неделе в школу! Только тут я поняла, что со времени, когда Кэролайн бурно ворвалась в мою жизнь, прошел целый год. За это время я многое успела – завести процветающий бизнес и не менее занимательного любовника. Правда, Кэролайн не имела к этому прямого отношения, но я была уверена – без нее вряд ли получилось бы. Это она придала мне уверенности и смелости переступить за рамки размеренной и безопасной жизни, рискнуть, двинуться грудью напролом. Как она однажды сама со смехом заметила: «Боже, у тебя имеется грудь, и очень даже неплохая! Грех не воспользоваться!»
Я приняла ванну, переоделась в майку и джинсы и выпроводила Магдалену на вечер, дабы она не приготовила мне на ужин чего-нибудь этнического. Затем сделала себе омлет, открыла бутылку вина и принялась размышлять над официальной версией вчерашнего вечера – на тот случай, если Ральф вдруг спросит. Несколько раз прорепетировала про себя ответ, улыбаясь при мысли, что и Ральф тоже сейчас репетирует.
Я все еще пыталась решить, стоит ли рассказывать ему о мужчине с голубой ленточкой на пенисе, как вдруг хлопнула дверь, и я увидела Ральфа. На меня он даже не посмотрел. Выглядел усталым и озабоченным. Похоже, он вообще забыл, что я отсутствовала ночью.
– Привет, дорогой! – сказала я.
Ответом было некое нечленораздельное мычание, в котором звучала боль. Затем:
– Привет…
И все! И никаких тебе «дорогая» или «Рад тебя видеть», нет! «Позволь обнять тебя» – тоже нет. «Страшно по тебе соскучился» – тоже ничего подобного. Стало быть, он вовсе не скучал по мне, не хотел обнять, и вообще ему совершенно безразлично, дома я сегодня или нет. А может, и завтра я ему тоже буду не нужна, и послезавтра, и после-послезавтра тоже… И, о Боже, с ужасом поняла я, если бы он репетировал роль Макбета, то начал бы декламировать мне отрывок.
Но этого не произошло. Вместо реплик из «Макбета» прозвучали следующие слова:
– Есть что-то в этой чертовой роли, чего я никак не могу уловить. И меня это страшно тревожит, страшно!..
И в ту же секунду преобразился. Словно состарился – глаза смотрят устало, из них исчезла вся прежняя жизнь, уголки губ опустились, и от них протянулись глубокие скорбные морщины.
– Расскажи! – потребовала я.
В самом начале пьесы, объяснил Ральф, Астров беседует со старой нянюшкой. Та вспоминает, как молод и красив он был, совсем не то, что сейчас. И слишком много пьет.
– И тут я ей говорю: «Да… В десять лет другим человеком стал». И вот я никак не найду верной интонации.
Я пробормотала нечто вроде того, что лично мне эта фраза кажется вполне обыденной и прямолинейной, однако, не будучи актрисой, я, возможно, не улавливаю каких-то нюансов. Но Ральф не слушал. Весь уйдя в себя, расхаживал по комнате и удрученно качал головой. Автоматическим жестом, точно робот, принял из моих рук и выпил бокал вина. «Господи, ну и тоска», – подумала я. Меня так и подмывало сказать ему: «Боже мой, Ральф, как бы ты ни произнес эту гребаную реплику, публика все равно поймет. Ведь ты всего-то и хочешь сказать, что за десять лет стал другим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129