– А если бы могло, то тогда все потеряло бы смысл, абсолютно все. – Он потрогал маленькую золотую сережку, а затем наклонился и поцеловал ее прохладное ухо. – Ты должна позволить мне купить кольцо, – сказал он. – Я хочу купить его, хочу, чтобы ты его носила. Меня не очень-то волнуют всякие церемонии, бумажки и церковные обряды. Когда мы поженимся, это ничего не изменит. Ты уже моя жена.
Он был уверен, что она тогда поверила ему. Он видел, как радость осветила ее лицо. Только потом он понял, что это был свет радости, желания и любви. Ни Паскалю, ни ей даже в голову не приходило, что другие могут быть менее слепы, нежели они сами.
Они ошибались. Как-то вечером, когда Джини находилась у себя в отеле, Паскаль очень поздно, около трех часов утра, вернулся со встречи с одним из своих источников в Западном Бейруте и увидел в маленькой комнатке на берегу залива Сэма Хантера, сидящего на стуле в углу. Поначалу Паскаль даже не заметил его, с удивлением обводя глазами комнату, в которой царил полный разгром. В комнате было мало вещей и мебели, но все без исключения, что там находилось, было теперь изуродовано. Жалюзи были искорежены, погнуты, и в странном, феерическом холодном белом свете луны Паскаль увидел, что кто-то здесь потрудился на совесть.
Лампа, стул и стол были разбиты. По полу змеились фотопленки. Запасные фотокамеры Паскаля были разбиты вдребезги. Его снимки, его драгоценные снимки устилали пол, словно опавшие листья, – разорванные и смятые. Постель была голой. Простыни, свидетельствующие о том, что происходило здесь прошлой ночью, были расстелены на полу, словно для судебной экспертизы.
Паскаль остолбенел, потрясенный этим разгромом. Из темноты перед ним вырос Хантер.
Он уже порядочно выпил, Паскаль чувствовал, как от него разит спиртным. Хантер не тратил время на предисловия. Он попытался нанести Паскалю боковой удар в голову, промахнулся, едва не свалился на него, но затем выпрямился, прислонившись спиной к стене. Лунный свет выхватил из темноты его лицо, превратившееся в маску бешенства.
– Ты, сраный ублюдок, – начал он. – Ты, проклятый вонючий сукин сын. Ты трахал мою дочь! Ведь ей всего пятнадцать лет, она еще школьница! Господи, какая же ты гнида! Я убью тебя за это!
Он снова накинулся на Паскаля, размахивая руками, словно ветряная мельница. Паскаль стоял совершенно неподвижно. «Пятнадцать лет», – тупо повторял он про себя, и в эту минуту один из ударов Хантера достиг цели. Хантер был здоровым и тяжелым мужчиной, и хотя сейчас он был пьян, удар оказался весьма болезненным. Голова Паскаля бессильно склонилась, а сам он отшатнулся назад.
В этот момент его ослепила ярость, подогреваемая резкой болью. Он взглянул на порванные снимки, на простыни – их с Джини оскверненное прошлое. На это ему потребовалось секунд тридцать, а то и меньше. После этого он развернулся и изо всех сил ударил Хантера.
Силы были неравны. Хантер был тяжелее и медлительнее Паскаля. Француз был более подвижным, сильным, молодым и находился в лучшей форме. Хантер когда-то выступал на ринге за Гарвард, однако Паскаль вырос в маленькой деревушке, где в драках не признавались никакие правила. Он наугад влепил удар в глаз Хантеру, второй удар пришелся в живот. Хантер сделал попытку вцепиться в противника. Он зарычал, развел в стороны руки и навалился на Паскаля всем своим весом. Паскаль ударил его снова. Хантер схватил француза за горло.
Паскаль резко ударил его по шее и тут же нанес еще один удар по ребрам. Хантер задохнулся, рухнул на колени и скорчился, хватая ртом воздух. По его лицу текла кровь. Он тяжело поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к двери. У двери он остановился, пытаясь отдышаться и размазывая кровь по рубашке.
– Ты, кусок дерьма, срань поганая! Подожди у меня, я еще до тебя доберусь!
И, конечно же, он выполнил свое обещание. После этого Паскаль видел Джини только один раз, на следующее утро в отеле «Ледуайен». Она молча присутствовала при разговоре отца с Паскалем. Он длился всего полчаса, но о его последствиях Паскалю не хотелось вспоминать даже сейчас, двенадцать лет спустя. В полдень Джини уже сидела в самолете, покидая Бейрут в сопровождении Хантера.
Через день начали лопаться все контракты Паскаля. По телеграфу ему прислала отказ от дальнейшего сотрудничества сначала «Нью-Йорк таймс», потом «Вашингтон пост», а через некоторое время и «Тайм». В течение двух лет после этого Паскалю не удалось продать ни единого снимка ни одному из ведущих американских изданий. Этого он Хантеру не забыл и не простил. По отношению к нему самому и к тем, на кого надавил Хантер, Паскаль чувствовал глубочайшее презрение. Именно в тот период своей жизни Паскаль начал рисковать по-настоящему. «Переизбыток адреналина»? Возможно, и так, но Паскаль чувствовал, что истоки этого лежат глубже. В зоне военных действий хорошие снимки можно было сделать только в том случае, если вам было наплевать, умрете вы или останетесь в живых. Именно с того времени о нем стали ходить легенды: про него говорили, что он равнодушен к любым опасностям, а когда друзья и конкуренты видели результаты такого подхода к работе, они отказывались верить своим глазам. Про себя Паскаль понимал, что они воздают славу лишь той скуке, которой он томился. После двух, даже трех лет, в течение которых он иссушал себя, они ошибочно объявили, что им двигало возбуждение, жажда смерти.
Паскаль-то знал, что они ошибались. На протяжении этого периода в его сердце царила пустота – как по отношению к самому себе, так и к работе. Все искушения, содержавшиеся в работе и женщинах, оставляли его равнодушным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129