В богато убранных залах суетились нарядные слуги. Они расступались, чтобы пропустить стражу и пленника. У одних на лицах было написано легкое раздражение, другим было все равно.
Потом киммериец увидел перед собой высокую арку, завешанную расшитым блестками бархатом. Тюремщики пихнули его вперед, он раздвинул тяжелые складки... и впервые увидел перед собой царский двор Абеддраха.
Он оказался в огромном зале. Солнечный свет вливался сквозь высокие окна, забранные жалюзи. В противоположной стене виднелись главные двери. По одну сторону находился престол, предназначенный для высших лиц державы. Середина зала оставалась совсем свободна, так что можно было рассмотреть яркую мозаику пола, зато вдоль стен стояли столы и длинные скамьи. Там уже сидело несколько десятков знатных шемитов, и новые толпы вельмож входили в зал сквозь парадные двери. В зале стоял сплошной гул голосов, а за столами рекой лилось вино, которое слуги только успевали подливать из золотых кувшинов.
Конану не дали времени полюбоваться роскошным приемом. Его сразу провели в небольшую нишу, отгороженную полукруглой решеткой. Там уже сидел на корточках еще один пленник, – смуглый малый из восточного Шема, одетый в такое же яркое тряпье, как и сам Конан. Его караулили двое стражей, стоявших спиной к блистательному собранию. Конану велели войти внутрь сквозь дверцу в решетке, и возле нее заняли место двое из четырех его конвоиров. Двое других вернулись к двери с бархатной занавесью и встали по обе ее стороны.
В зарешеченной конуре не было ни сиденья, ни подстилки, и Конан, следуя примеру своего товарища по несчастью, опустился на корточки рядом с ним. Парень не обратил на него никакого внимания, он отрешенно смотрел прямо перед собой. Сквозь густой загар на его лице проступала пепельная бледность.
– Нарядное собрание!.. – вполголоса обратился к нему Конан по-шемитски. При этом он покосился на стражников, но те как будто и не слышали. Его сотоварищ ничего не ответил, и Конан попробовал стигийский диалект: – Не знаешь, что за развлечение они решили устроить?..
Опять никакого ответа. Конан осторожно толкнул шемита под локоть. Бедняга дернулся, как от удара, и дико посмотрел на него. Потом снова обратил неподвижный взгляд в пустоту.
Киммериец шепотом выругался и отодвинулся прочь. Кожа парня показалась ему холодной и влажной. Болотная лихорадка, решил было Конан, но потом понял: страх. Чудовищный, парализующий страх. Сообразив, в чем дело, Конан поневоле забеспокоился. Может, этот малый просто знает что-то такое, о чем я и не подозреваю? Он погнал эту мысль прочь, сказав себе: ну и пускай боится, если больно охота. Может, они нас между собой драться заставят, так мне его страх только на руку.
Он отвернулся от шемита и стал разглядывать пирующих.
Абеддрахские придворные оказались порядочными балаболками. Рассевшись вдоль столов, они вовсю работали языками и энергично жестикулировали. Конан попробовал прислушаться, но не разобрал ни единого слова. Он только видел, что при дворе в моде были расслабленные манеры и изнеженный вид. На взгляд киммерийца, обветренные, крепкие воины и ремесленники, жившие в том же городе, были куда симпатичней.
Большинство вельмож оказались намного более светлокожими, чем обыкновенно бывают шемиты. Их наряды едва прикрывали наготу, но скроены были из драгоценных материй. Конан немало удивился, заметив, что слуги одевались куда целомудреннее господ. Виночерпии бегали по удушающей жаре в длинных полотняных рубашках, тогда как хозяева почти не стесняли себя одеяниями. На многих женщинах выше бедер вообще ничего не было до самой прически, у других скрещивались между грудями усыпанные драгоценными камнями полоски, – и все. Мужчины довольствовались этакими юбочками на кожаных поясках. Но добро хоть было бы на что посмотреть, а то ведь почти у каждого – впалая грудь и отвислое брюхо!..
Единственным исключением оказалась группа длиннобородых мужей в долгополых одеяниях, восседавших за отдельным столом. Конан подумал и решил, что скорее всего это были иностранные посланники.
Ибнизаб, царь и правитель Абеддрахский, исключением не являлся. Он сидел, развалясь, на позолоченном диване в центре возвышения – бледная туша, заставившая Конана вспомнить морских коров, вытащенных на берег. Киммериец сразу узнал его. Он не единожды видел это лицо на местных монетах. Оно смотрело и с дощечки, вставленной в стену прямо над загоном для пленников, где Конан теперь находился. Черты были знакомые, только резчики и ваятели изображали величественный и благообразный лик, а Конан видел перед собой потасканную расплывшуюся рожу со следами всевозможных пороков.
Конан вновь посмотрел на эбеновый барельеф. На нем подтянутый, мускулистый Ибнизаб стоял у пролома в городской стене и звал своих воинов на приступ, размахивая царской секирой. У ног его грудами валялись обезглавленные вражеские тела... Конан попытался припомнить хоть какие-нибудь громкие военные победы, связанные с именем абедцрахского царя, и ему стало смешно. Он еще раз сравнил изображение с оригиналом и решил про себя, что подвиги Ибнизаба, похоже, имели место в весьма отдаленные времена. Если имели место вообще.
Ибнизаб сидел с тупым и скучающим видом. Время от времени он как будто просыпался и что-то говорил молодому слуге, который стоял на коленях, держа в руках вощеную дощечку, и писал. Конан поискал глазами признаки болезни, подтачивавшей, если верить слухам, драгоценное здоровье монарха, но так ничего и не высмотрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91