Об этом уже все говорят во всеуслышание. Я, – госпожа Кнорринг посмотрела на господина Смирша, – я это выяснила. Однако вы, госпожа Линпек, – госпожа Кнорринг повернулась к стулу у стены, – вы имеете киоск и торгуете в метро под вокзалом на станции «Кладбище». А пока у вас есть киоск и вы торгуете, пока у вас есть сын и муж, с которым вы развелись, пока вы должны зарабатывать себе на хлеб, покоя вам не будет. Господин Ротт был прав, вы поймите, наконец, какое нынче время. Чем дальше… – госпожа Кнорринг снова поглядела на господина Смирша, – чем дальше, тем все становится хуже, кто знает, что нас ждет впереди. У меня всякие странные предчувствия. Да, они у меня постоянно. Такое расследование не должно портить настроение людям, они и так обо всем давно знают. Мы здесь, в Охране матери и ребенка… – госпожа Кнорринг посмотрела в ноты, которые лежали перед ней, – мы здесь прилагаем все силы, чтобы спасти молодежь и воздать матерям по заслугам. Но смотри… – госпожа Кнорринг повернулась теперь к блондинчику в зеленом свитерке, стоявшему у стула матери, – если мы узнаем, что ты замешан в этой истории с посылками, то держись. И если будешь озорничать в школе, тоже пощады не жди. Так и знай, оставляем тебя у матери только на пробу. Госпожа Моосгабр, скажите свое слово по этому поводу.
– Если будешь озорничать, – кивнула госпожа Моосгабр, – то теперь знаешь, что тебя ждет. Спецшкола и исправительный дом. И вырастет из тебя чернорабочий, поденщик. И мать замучишь вконец. Подумай, она уже сейчас хотела купить гроб с венком и броситься под поезд. А у нее такой прекрасный киоск, другой на твоем месте был бы счастлив. А ты можешь быть вдвойне счастлив еще и оттого, что сам уже продаешь с тележки, такое счастье перепадает не каждому в твоем возрасте. Так помни это и не озорничай, не то мать действительно загонишь под поезд. Правда, мадам, – госпожа Моосгабр повернулась к госпоже Линпек, которая продолжала кивать и любезно улыбаться, – правда, ведь если он будет озорничать, то вас вконец изведет. И вы под поезд броситесь.
– Брошусь, – любезно улыбнулась госпожа Линпек, и ее лицо и глаза засветились, – брошусь, и кончен бал. И не будет у него ни зимнего пальто, ни лыж, не будет даже алиментов. Вот ты и запомни, что тебе здесь мадам и госпожа Моосгабр говорят.
– Выучить это исключительно трудно, – сказала госпожа Кнорринг, глядя на стол, где лежали ноты, – все надо выучить наизусть. Впрочем, это естественно. Партия сопрано здесь еще сложнее, чем партия теноров, а из инструментов – сложнее всего валторны. Вы уже репетировали, – госпожа Кнорринг посмотрела на господина Смирша за машинкой и на господина Ландла у оконных решеток, – вы уже репетировали «Dies irae, dies ilia»?
– Вчера, – кивнул господин Смирш, – мсье Скароне возражал против фортиссимо. Оно не показалось ему достаточно сильным.
– Хотя горло у нас аж лопалось от натуги, – сказал господин Ландл.
– Одним словом, это «Реквием», – сказал господин Смирш госпоже Линпек, которая слушала на стуле у стены с большим интересом, – репетирует его пятьсот певцов и тысяча музыкантов. Самый большой «Реквием», который когда-либо у нас исполнялся.
– Но когда будет премьера, пока неизвестно, – добавил господин Ландл.
– Об этом писали в газете, – сказала госпожа Кнорринг, высоко подняв голову, – в дневном выпуске «Расцвета», более недели назад… и пока это все. Так, госпожа Линпек, – кивнула госпожа Кнорринг, – вы можете идти. Алименты придут к вам по почте. А ты веди себя хорошо… – Госпожа Кнорринг подняла палец.
Рассыпаясь в благодарностях, сияя лицом и глазами, госпожа Линпек попрощалась и направилась с мальчиком-блондинчиком в зеленом свитерке к двери. Держа черную шляпу на холеном пальце, она выходила из канцелярии с непокрытой головой, в пышной завивке с темной заколкой. В дверях она еще раз остановилась и сердечно пригласила госпожу Кнорринг, госпожу Моосгабр и обоих мужчин посетить ее киоск в метро на станции «Центральное кладбище».
– В самом деле, если бы это даже не выяснилось здесь сразу, – сказала она в дверях, и ее голос и лицо были удивительно спокойными, и госпожа Кнорринг и мужчины знали, что она имеет в виду, – я все равно не боялась бы.
– Госпожа Линпек была артисткой в «Тетрабиблосе», – пояснила госпожа Кнорринг, когда дверь за госпожой Линпек закрылась. – Теперь у нее киоск в метро, но, кажется, она вернется в театр. Однако говорить об этом больше не будем, дело решенное. Есть еще один важный вопрос, который касается госпожи Моосгабр. Позовите, господин Ландл, господина Ротта.
Господин Ландл вызвал господина Ротта из соседней канцелярии, и господин Ротт явился с какой-то бумагой.
– Сведения об Обероне Фелсахе, вот, мадам, – сказал он и положил на ноты перед госпожой Кнорринг бумагу.
– Госпожа Моосгабр, – вскинула голову госпожа Кнорринг, – в прошлый раз я вам сказала, что у меня для вас будет, наверное, кое-какое предложение. Присмотр за мальчиком в одной семье три раза в неделю по полдня. Я вам также сказала, что вы за это будете получать жалованье. Как, вы согласны? – И когда госпожа Моосгабр на скамье кивнула, госпожа Кнорринг взяла у господина Ротта бумагу и сказала: – Речь идет об Обероне Фелсахе, вдовце, оптовике, проживающем неподалеку от вашего дома в районе вилл Блауэнталя, на улице У колодца, шесть. Господин оптовик Оберон Фелсах весьма занят торговлей.
– Господин Фелсах торгует радио, магнитофонами, телевизорами, обогревателями и лампами, – сказал господин Смирш за пишущей машинкой.
– Но что главное, с вашего, мадам, разрешения, – заговорил господин Ландл у зарешеченного окна, – господин Фелсах прежде всего занят так потому, что он торгует не столько здесь или за границей, сколько на Луне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115