– Там, – указала она, – был трактир, где у меня была свадьба. Трактир «У золотой кареты», но теперь от него и следа не осталось. Теперь на его месте многоэтажка. Ну а за этим вокзалом – ратуша, где нас поженили. А там, у тех киосков, – госпожа Моосгабр указала на киоски из стекла и пластика, расположенные близ отдаленных современных домов, – там сейчас ни одной живой души.
– Госпожа Моосгабр, – выпалила привратница, на ней была летняя цветастая блузка, короткая юбка, и ее щеки ярко пылали, – какое у вас отличное зрение, в такую даль видите, что там ни души. А я уже дождаться не могу. Госпожа Моосгабр, – выпалила она, и ее щеки ярко пылали, – я ведь еще ни разу не видела, как вы работаете. Представляете, за эти двадцать лет, что вы в Охране, я ни разу не видела, как вы работаете. До сих пор мне обидно, что тогда, после похорон Фабера, я торопилась домой, а вы на кладбище гонялись за Айхенкранцем. Но сегодня я увижу вас в деле. Нам пора идти.
Они устремились к огромному высокому зданию вокзала – на его стеклянной крыше отражалось солнце, а возле него стояла статуя Анны-Марии Блаженной, – и госпожа Моосгабр затрясла большой черной сумкой и сказала:
– Как я вам уже говорила, госпожа привратница, когда госпожа Айхен увидела меня, она испугалась и не могла успокоиться чуть ли не до самого конца. А потом поблагодарила меня, что все так удачно вышло. Ну, а мальчик… – госпожа Моосгабр покачала головой, – мальчик не испугался. Он ни за что не мог поверить, что это была я. Сказал, что та женщина, которая его вела, была совершенно другая.
– Совершенно другая, – засмеялась привратница и ускорила шаг, – еще бы. Естественно, как бы он узнал вас, когда в том парке вы похожи были на артистку или на купчиху с Канарских островов. Если бы не я сама вас подкрашивала, я бы тоже не узнала вас. Но эти вещи вы пока можете оставить у себя, – сказала привратница, по-прежнему ускоряя шаг, – вы положили их в шкаф?
– Да, в шкаф, – кивнула госпожа Моосгабр, – шляпу я повесила, чтобы перья не сломались, бусы и подвески положила в шкатулку, а перчатки в пакет. Румяна, пудру и карандаш спрятала в буфет, чтобы мыши не разгрызли.
– Мыши их не разгрызут, – засмеялась привратница, – вот была бы потеха, если бы какая-нибудь влезла в румяна и пудру, представьте себе накрашенную мышь. Ее никто бы и не узнал. Думали бы, что это кошечка. – И привратница снова ускорила шаг и добавила: – Но, госпожа Моосгабр, как вы умеете владеть собой. Когда вы шли по улице, люди смотрели на вас, оглядывали с ног до головы, еще бы, вы похожи были на артистку, а вы на всех, говорите, ноль внимания.
– Ноль внимания, говорю, – кивнула госпожа Моосгабр, – смотрели и матери, и воспитательницы у фонтана, и полицейский, когда я вышла из парка, и люди оглядывались мне вслед, а я ноль внимания. Я понимала, почему они смотрят мне вслед, ведь я уже старая. Если бы я вышла так пятьдесят лет назад, когда в трактире «У золотой кареты» была моя свадьба, дело другое. Но я вам вот что еще хочу сказать, – кивнула госпожа Моосгабр и затрясла большой черной сумкой, – госпожа Кнорринг сожалеет, что я не довела мальчика до самого дома, что я осталась в кустах. Мне надо было довести его до самой квартиры. Но мне не хотелось, раз я была похожа на артистку или на богатую купчиху. И знаете почему? Мне пришлось бы рассказать госпоже Айхен о «Рице».
Они подходили к статуе Анны-Марии Блаженной, стоявшей в тени огромного стеклянного вокзала, госпожа Моосгабр замедлила шаг, и привратница поневоле тоже. Какой-то старый экскурсовод как раз рассказывал там группе иностранцев о статуе.
– Анна-Мария Блаженная, – рассказывал он шепелявым голосом и поминутно хватался за жилетку, где висела золотая цепочка, – была матерью нынешней вдовствующей княгини правительницы Августы, она умерла шестьдесят лет назад в возрасте ста лет. Молва уверяет, что она ходила в народ, в адальбертской часовне пела на хорах, и утверждают даже, что она тайно продавала свечки в церквах. Нынешняя вдовствующая правительница Августа, – рассказывал старенький экскурсовод шепелявым голосом и хватался за цепочку, – унаследовала это, говорят, от нее. Так считается, но это неправда. Вдовствующая княгиня Августа на людях не показывается. Она пребывает в княжеском дворце и правит.
– А почему эту статую поставили именно здесь, возле этого огромного высокого вокзала, – оживленно спросил один иностранец в желтом котелке, – почему не поставили ее чуть в стороне или посреди площади? Возле этого огромного высокого вокзала статуя совершенно теряется.
– Статуя здесь стояла еще до того, как построили высокий вокзал, – сказал старенький экскурсовод шепелявым голосом, – это было именно так, а не наоборот. Вокзал построен по приказу председателя Альбина Раппельшлунда…
В эту минуту госпожа Моосгабр окончательно остановилась и устремила взгляд мимо статуи и иностранцев на площади к тем отдаленным киоскам и современным домам, где когда-то стоял ее свадебный трактир.
– Трактир назывался «У золотой кареты», – снова сказала она привратнице, но привратница в эту минуту смотрела на иностранцев возле статуи, в особенности на того в желтом котелке, и слушала экскурсовода.
– А скажите, пожалуйста, – снова оживленно спросил иностранец в желтом котелке, – это правда, что ваша вдовствующая княгиня правительница Августа на самом деле не правит? Что она в заточении или ее где-то тайно прячут?
– Это неправда, – покачал головой экскурсовод и испуганно огляделся по сторонам, – вдовствующая княгиня правительница пребывает в княжеском дворце в другом конце города и правит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115