Смолкла в стене музыка из «Ночи на Лысой горе». И раздался голос.
– С заседания в княжеском дворце сообщают… – сказал голос.
– Наконец, – сказал Оберон Фелсах и встал с кресла. Встали и оба студента. А экономка рядом с госпожой Моосгабр испуганно подняла голову.
– На заседание наконец явился министр полиции Скарцола, – сказал голос. – Подстрекаемые толпы перед княжеским дворцом выкрикивали его имя и имя вдовствующей княгини правительницы Августы, обвиняли председателя Альбина Раппельшлунда как в убийстве правительницы, так и в ее заточении. Альбина Раппельшлунда называли убийцей детей, убийцей Наполеона Скаллрука – ну кому бы это пришлось по душе? Эти гнусные обвинения просто смешны. Альбин Раппельшлунд установил порядок, однажды выиграл войну с соседом, дал всем людям работу. Он основал Музей мира, построил на «Стадионе» звездодром, пять раз летал на Луну, но кровь у него ни разу не становилась тяжелой. Он владеет иностранными языками, в том числе и португальским, а на Алжбетове строит новые прекрасные дома для пятидесяти семейств… И сейчас Альбин Раппельшлунд предложил министру полиции присоединиться к армии и пустить в ход оружие. А кто оставил бы такие оскорбления безнаказанными, крот и тот возмутился бы! Министр полиции вышел на балкон, – продолжал голос, – и обратился с короткой речью к толпе. Он заявил, что полиция неопровержимо установила: вдовствующая княгиня правительница Августа не была умерщвлена и не находится в княжеском дворце в заточении, а здравствует и поныне. Таким образом, сам министр полиции опроверг гнусные обвинения подстрекаемого люда и преступную клевету на председателя. Однако тот же министр с балкона сразу заявил, что не примет предложения председателя Раппельшлунда присоединиться к армии, а, напротив, отдаст распоряжение своим подчиненным не предпринимать никаких действий для охраны убийц. Возможно ли такое? По сути дела, это неповиновение, которое подлежит судебному расследованию. Но никакие происки, – сказал диктор, – им не помогут. Провинция отмечает праздник достойно и мудро. Мы уже давно не косим косой хлеба, не ставим вручную скирды…
Оберон Фелсах повернул рычажок, и в столовой на мгновение воцарилась тишина. Над мисочками на серванте все еще возносился дым, но он явно редел. Студенты по-прежнему стояли, но были спокойны, хотя и напряжены, а старая, ветхая экономка в белом кружевном фартуке и чепце рядом с госпожой Моосгабр тряслась всем телом. Она была и вправду старая, слабая, ветхая. Потом Оберон Фелсах снова повернул рычажок, и опять заговорил диктор. Он объявил, что до следующей передачи новостей снова будет транслироваться музыка.
– У нас великолепные театры, – вещал голос, – например, драматический театр «Тетрабиблос», где ставят «Трапецию». Есть и Государственная опера. Гектор Берлиоз «Фантастическая симфония», – объявил голос.
– Это настоящий мятеж, – сказал Оберон Фелсах, – город охвачен пламенем.
И он посмотрел на студентов и на широкие открытые двери в зал. Госпожа Моосгабр перехватила взгляд Оберона Фелсаха, но снова не подала виду. Она быстро кивнула и сказала:
– Да, я верю в судьбу, аптекарь сказал мне об этом. И вы тоже… – Она быстро кивнула Оберону Фелсаху и, когда Оберон Фелсах и студенты снова сели за стол, вздохнула с облегчением. И все же продолжала говорить быстро. – Когда я была маленькая, – сказала она, – не то приказчик, не то слуга, уже не помню, сказал мне, чтобы я в Бога не верила, что все равно его нет, чтобы верила лучше в судьбу и копала свеклу, по крайней мере, она прокормит меня. Когда я была маленькая, у меня была подруга Мария… ее отец в Феттгольдинге был приказчиком, носил золотые часы и ездил в Кошачий замок. Она была из богатой семьи, жили они рядом со школой, и дети любили ее. Она вышла замуж, взяла имя мужа, но он умер спустя несколько недель после свадьбы. Потом она стала экономкой здесь, в городе, в одной богатой семье и служила там на протяжении двух поколений… Я не видела ее лет пятьдесят. Я тоже всегда хотела быть экономкой, как и она, да, собственно, и была ею. Но в той семье я кормила коз, косила траву, носила ушаты… а я хотела хозяйничать, на стол накрывать. Заболела я и ушла. И еще хотелось мне иметь киоск и торговать. Продавать ветчину, влашский салат, – госпожа Моосгабр посмотрела на подсобные столики, где стояли тарелки с едой, которую она принесла в большой черной сумке, на стол с бутылками вина и чудесного лимонада, – но и это не получилось. Копила я деньги, а Везр у меня всегда забирал их… Скоро поставим на стол вон те тарелки, – госпожа Моосгабр указала на подсобные столики, – откроем вино, лимонад. А потом дойдет черед и до пирожков, – указала она на два блюда.
– Госпожа, – сказал вдруг Оберон Фелсах и посмотрел своим черным взглядом на госпожу Моосгабр во главе стола, – вы ходили в Феттгольдинге в школу, и у вас была подруга из богатой семьи Мария, которая потом вышла замуж, взяла имя мужа и стала экономкой в одной богатой купеческой семье, где служила на протяжении двух поколений. Вы не видели ее уже пятьдесят лет. Так вот: эта экономка сидит здесь за столом по левую руку от вас.
Госпожа Моосгабр тряхнула головой и посмотрела на экономку. На старую, слабую, ветхую экономку в белом кружевном чепце и в белом кружевном фартуке, которая тряслась и дрожала. И хотя госпожа Моосгабр была сегодня очень спокойна, она все же на миг вытаращила глаза, и сердце у нее замерло.
– Мария? – вытаращила она глаза и перевела дыхание…
– Да, это я, – прошептала старая экономка, трясясь и дрожа и едва выговаривая слова, – это я, Мария из Феттгольдинга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115