Сразу после песни пятьдесят хмырей в черном выпрыгивают из-за кустов, которых и в помине не было до того, как они стали оттуда выпрыгивать, и принимаются палить в героя, который прячется за деревянным ящиком. Видя такое дело, герой вылезает, размахивая белым платком, но когда урод в черном уже празднует победу (и поет песню), герой сбивает его с ног, отбирает пистолет и убивает пятьдесят хмырей, которые выскочили из-за кустов, которых раньше не было.
Отец, на котором уже высох бензин, отматывается от стула и очень смешно дерется со второстепенным толстяком. Когда он побеждает в драке посредством надевания корзины на голову толстяка, красивая девушка обращает внимание героя на то, что уродина удирает через пустыню. Потом герой, отец и красивая девушка поют песню, во время которой отец разрешает им пожениться и даже благословляет. Между тем, уродина на горизонте ломает руки и говорит какие-то слова, наверно, клянется отомстить. Несколько секунд спустя она, умирая от жажды, плетется к одинокой хижине на вершине бархана. Дверь открывает мужик и сразу начинает ее соблазнять (поет). Она сперва не поддается, но потом замечает в углу комнаты что-то похожее на мини-лабораторию, а в ней – наверное – недостроенную атомную бомбу. Вдвоем они придумывают план.
Дальше интрига становится слишком сложной для пересказа. Насколько я понял, дело кончилось тем, что красивые женились друг на друге, уроды взорвались, а у всех толстяков на голове оказались корзины.
Я бы назвал это качественным представлением.
* * *
По дороге было много остановок, все выходили из автобуса и пили чай, который был слаще кока-колы и лишь чуть-чуть менее молочным, чем молоко. Сначала он застревал у меня в горле, но к концу путешествия я стал склоняться к тому, что его можно пить. Главное – не держать его за чай. Если последовательно внушать себе, что это просто тепловатое питье, вкус становится вполне ничего. А сахар помогает пережить несколько часов непрерывных поджопников.
Кроме нас в автобусе ехал еще один белый, и несмотря на то, что он сидел впереди на хорошем месте, вид у него был очень несчастный. На каждой остановке он первым выскакивал из автобуса и мгновенно скрывался из виду, судорожно прижимая к груди рулон туалетной бумаги.
Один раз Лиз завела с ним разговор, но я заметил у него на рубашке следы блевотины и решил держаться подальше. Выяснилось, что он бельгиец, и что у него в кале кровь, так что больше мы к нему не подходили.
Оказывается, в стоимость билетов входил ланч; мы поняли это, когда нам на колени поставили по картонному подносу с несколькими комками карри странного вида. Я не рискнул их есть, пока Лиз не попробовала каждый комок, но все равно, доверие внушал только желтый, явно сделанный из чечевицы. С краю лежала гладкая горка намазанная сверху белой пастой. Заметив мое недоумение, мужик слева сказал:
– Кррд
– Что?
– Кррд.
– Я не понимаю.
– Кррд, – он набрал полную ложку, – Очень хорошо.
– Лиз, что такое кррд?
– Вот это белое.
– Я понимаю, но что это такое?
– Откуда я знаю.
– Ты будешь это есть?
– Почему бы и нет?
Она принялась за белую горку.
– Вкусно. Похоже на йогурт.
– Черт, я его терпеть не могу.
– Держи, пожалуйста, свои замечания при себе.
Лиз доела гладкую горку, охая, как это вкусно, а я при этом думал, что она рехнулась. Кроме всего прочего, йогурт делают из молока. Невероятно: приложить столько усилий, так старательно избегать любой пищи, в которой могут завестить бактерии, и после этого невозмутимо пихать себе в рот прокисшее молоко. Ни за что.
Остаток дороги занял в два раз больше времени, чем я предполагал, и если бы какие-то люди не возникали бы из ниоткуда и не продавали бы прямо через автобусные окна бананы и орехи, я бы, пожалуй, умер с голоду.
Несколько стартегических извинений.
К концу пути я обожрался бананов до поноса – и это несмотря на то, что за всю дорогу съел только два карри.
Лиз очень развеселил мой больной, несмотря на все предосторожности, живот, и я с тоской подумал о том, что наши флюиды продолжают портиться. Один раз я рискнул провентилировать атмосферу и сообщил, что совсем не обрадовался, когда она позвала Джереми ехать с нами, но из этого ничего не вышло. Она лишь набычилась и завела канитель о том, что автобус не наша собственность, и что Симла не наша собственность, и что куда веселее путешествовать в компании. Меня она за компанию, следовательно, не держала, что тоже было плохим знаком.
* * *
Симла оказалась красивым городом, и мы потратили несколько дней, разглядывая перечисленные в Книге достопримечательности. Но даже несмотря на то, что нищих здесь было не в пример меньше, чем в Дели, и что ссорились мы с Лиз гораздо реже, я по-прежнему не мог отделаться от чувства, что до усрачки боюсь всех и всего. Меня вгоняли в дрожь даже продавцы всякой дряни, орущие на каждом углу. Достаточно было посмотреть им в глаза и прочесть там – тебе хорошо, а мне плохо, ты богатый, а я бедный, – чтобы почувствовать себя раздавленным и виноватым.
Хуже всего были дети: они постоянно крутились вокруг и то спрашивали, как нас зовут, то просили подарить ручку, иногда клянчили деньги. Они появлялись, когда их меньше всего ждешь, вцеплялись в рукава, кричали что-то, тянули свои немытые ладошки в надежде, что ты хотя бы пожмешь им руку. Дети были такими грязными, что к ним страшно было прикоснуться, но они никогда не отставали, пока их хотя бы не погладишь по голове.
А Лиз, похоже, нравилось, когда маленькие уличные оборванцы брали ее в кольцо, она частенько останавливалась, приседала на корточки, говорила или играла с ними – я в эти минуты предпочитал отступить на безопасное расстояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52