Вокруг апельсинового дерева высокие папоротники и фикусы, и вьюнок пышно цветет, облепив колодезную решетку. А из дальнего уголка, где растут мандариновые деревья, веет легкой свежестью никогда не просыхающей земли, солнце туда почти не заглядывает. Там лучше всего сажать каллы, всегда тень. Летом каждый вечер будем ужинать во дворе, в прохладе деревьев. И каждый день ходить в бассейн, хуже нет — изнывать летом от зноя. В разгар зимы под поредевшими кронами мандаринов белым-бело от калл, ирисов у стены почти не видно, последний год их сажаю, темно-фиолетовые с белым, кладбищенскую тоску нагоняют эти ирисы. В зимние каникулы Тото и Эктор отвезли на кладбище каллы, было не очень холодно, поехали на велосипеде за столько километров. Я никогда не соберусь с духом туда наведаться. Зимой сиесты длинные, а ночью прочтешь всю газету и из романа две главы, а то три или четыре, пока глаза закроешь, а Берто за мной шпионит, притворяется спящим, но я знаю: если заплачу — сразу заметит, он все ждет, что я забуду, только разве я смогу забыть? Ну вот, кажется, уснул. Медленным шагом идешь двадцать кварталов туда и двадцать обратно — по другим улицам, при ходьбе не чувствуешь холода, и солнышко пригревает в два часа дня, прогуляешься и вечером быстрее засыпаешь, лучше не ложиться в сиесту; в двух кварталах от дома начинаются земляные улицы, через четыре квартала появляются лачуги, а чуть дальше уже тянутся поля с редкими фермами. Сегодня ни один листок не шелохнется, вчера налетел студеный ветер с пампы, еще месяц — и конец прогулкам, с наступлением октября в Вальехосе поднимается ветер с пылью, от него сушит рот и нос, першит в горле. С утра в темных очках, без них на улицу не выйдешь, сквозь стекла высоко бегущие грозовые тучи кажутся черными, а над крышами домов вихрятся облака коричневой пыли, когда-нибудь пылевой вихрь занесет дома, — и так, пока не утихнут сильные западные ветры. Они проносятся через всю пампу, но до Ла-Платы не долетают, лишь слабое дуновение, и девочки на факультетском дворе вдыхают полной грудью пьянящий аромат цветов, на 48-й улице уже за квартал, между Пятой и Седьмой, начинаются апельсиновые деревья, и в октябре площадка перед актовым залом утопает в белых цветах, в канун экзаменов голова должна быть ясной и свежей, как чистый лист бумаги, и нельзя вдыхать сладковатый запах, исходящий от деревьев, но так хочется закрыть глаза, а откроешь — и ты уже катишь по лесу в карете, это Венский лес, пробуждаются утренние птицы, и за густой листвой встает солнце, редкие лучи его проникают в чащу, но вот налетает легкий ветерок и раздвигает кроны, и желтоватый, почти белый свет струится в просветах между темно-зелеными листьями, ночью они чернеют, а на рассвете делаются светло-зелеными. Какие они, деревья в знаменитом Венском лесу? В этом году были дожди и в Вальехосе пробилась зеленая травка, а в конце той улицы, где таверна «Единая Галисия», виден домик в зарослях дрока, но главное не домик, а два куста дрока, усеянные желтыми цветами, — сегодня утром, когда я готовила пилюли, в пробирке с хромовой кислотой сера выпала в осадок, и мне ужасно захотелось веточку дрока. Множество веток обсыпано желтыми цветками, чешка дает их только мне одной, внутри домик сверкает, как зеркало, разве сравнишь опрятную чешку или немку с какой-нибудь грязнухой испанкой? Любовь к чистоте, садоводству, рукоделию, домашние десерты из своих фруктов, а Тото ел ежевичный пирог и с набитым ртом разглядывал цветастую скатерть, вышитую крестом, посматривал то на хозяйку, то на меня и как бы говорил, что это не она нарисовала рисунок по краю, где крестьяне, взявшись за руки, прыгают, чтобы до них не долетели искры костра, пылающего посреди скатерти, огонь с прозеленью ниток и золотистыми язычками, и не огонь, похоже, а море, и волны пламенеют гребешками. Мы ходили мимо и засматривались на кусты дрока, а чешка принялась рассказывать про все болезни, какие были у нее с момента приезда в Аргентину, и не знала, чем отблагодарить, когда я пообещала ей мазь. Двадцать кварталов туда, а обратно Тото нес большой букет дрока, и я такой же, и по дороге туда Тото рассказал мне целиком «Золотые ворота», а на обратном пути собирался рассказать еще один фильм, которого я не видела, два месяца была прикована к постели, и почти каждый вечер — гости с дурацкими разговорами. О том, кто как рожал, только никому ни до чего нет дела, то-то и оно, никому и ни до чего, и все сразу забыли, будто ничего не случилось. Сегодня по дороге туда — фильм про авантюриста, который притворяется влюбленным в наивную девушку, учительницу, чтобы уехать с ней из Мексики в Калифорнию и выбиться из нищеты и зажить шикарной жизнью: войти через «Золотые ворота». А на обратном пути я рассказывала про чешские карнавальные костюмы, огонь на скатерти, еврейских магических кукол и безумных алхимиков. Он слушал, широко раскрыв глаза, и просил «еще, еще». Идеальное существо, без изъянов — вот чего добивались алхимики. Цветы дрока вместо серы в пробирке, и чистейший красный рубин для цвета крови, и капли ртути для блеска глаз, и свежее яблоко для фосфора мозга, крыло голубки для добрых чувств, и что-то для силы… толченое бычье копыто — тоже в пробирку, чтобы хорошенько отдубасить кого надо, и не удирать от врага… и сильнее всех пробить по воротам, и не падать с велосипеда с высоким седлом. Но упали, низверглись мы с заоблачных высот, пуховая пелеринка в приданое малышу, так легко витать в облаках, до звезд, и мечтать, мечтать: какое красивое будет у него личико, и люди на улице останавливают меня, чтобы им полюбоваться, и мягкие игрушки, чтобы не поранился, хочет дать ему Тото, а Берто осматривает его со всех сторон и не находит ни единого изъяна, ведь ребеночек прелестный и такой сильный и с первого удара разбивает мячом все окна в гостиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84