Вам нравится ликер, который приготовляют здешние монахи?
Так ты старался развлечь ее, и в голосе твоем звучала сердечность; мы незаметно обменялись взволнованными ликующими взглядами, словно сидели у изголовья больного, чудом избежавшего смерти. Бабушка встрепенулась и ответила:
— Я тоже знаю рецепт. И могла бы приготовить ликер не хуже!
По правую сторону от нас поля, обнесенные низенькой стенкой, спускались к речке, которая образовывала здесь излучину и исчезала вдали — там, где виднелись заводские корпуса и крестьянские домишки, окруженные оливами и кипарисами.
Шофер затормозил возле сельского домика, одиноко стоявшего у края дороги. Сверху во всю длину фасада протянулась вывеска «Траттория с садом. — Вина и приправы», а пониже на стене, обращенной к деревне, было выведено красивыми буквами: «Проводит борозду плуг, но защищает ее меч».
Бабушка сказала:
— Хватит ребячиться! Отпустите машину. Обратно поедем трамваем.
Мы вышли и направились прямо в «сад» — небольшой голый дворик, обнесенный зеленой изгородью; в дальнем конце был кирпичный парапет, с которого открывался вид на Эму. За накрытыми столиками ел и веселился народ: слова и смех в прозрачном, пронизанном солнцем воздухе звучали как-то необычно, они словно повисали в пустоте, напрасно дожидаясь эха. Женщина, которая провела нас в сад, спросила:
— Вы будете обедать на воздухе или желаете занять столик в зале?
— Лучше в зале, — ответил я. — Здесь довольно прохладно.
Зал в конце сада со своими двумя большими окнами, выходившими на реку, напоминал оранжерею. Мы сели за столик у окна, поодаль от других трех или четырех столов, за которыми обедали и веселились незнакомые нам люди. И все время мы словно были одни во всем зале: ты, я и бабушка.
28
Перед тем несколько дней шли дожди, и Эма, узкая и бурная, приняв эти последние зимние ливни, ночью вышла из берегов и захлебнулась песком у первых борозд полей. Напротив нас, по другую сторону совсем неширокой в этом месте речки, неподвижно стояла водяная мельница, а рядом деревенский домик, на фасаде которого было написано: «Вот война, которую мы предпочитаем». Чья-то свинья рылась в грязи, и тут же, почти у самого берега, паслась скотина. В единственном окне домика появилась девушка и запела. Через полуоткрытые окна зала к нам донеслась старая песенка:
Табарин, ты царство мое золотое,
для тебя я — король всех сердец;
но навек покорило меня одно сердце,
увы, я стал рабом,
хоть все и считают меня королем…
— Вот глупая! — сказала бабушка.
И мы засмеялись. Из нас троих она была самой молодой.
Ты раскраснелся, я еще никогда не видел тебя таким оживленным и довольным. Мы пообедали «точно синьоры», как сказала бабушка, которая ела совсем мало и не поддалась нашим уговорам отведать еще цыпленка или фруктов. Отказалась она и во второй раз пригубить вино.
— По праздникам сестра Клементина специально заговаривает с нами, делает вид, будто ей интересно, как мы провели время, а сама принюхивается. Если она заметит, что я выпила, быть беде!
Немного возбужденный вином, ты неосторожно пошутил:
— Она может забрать у вас ночной горшок, да?
Лицо твое тут же залилось краской, и ты, смущенно взглянув на меня, добавил:
— Простите меня, бабушка. Но бабушка спокойно ответила:
— А ты как думаешь? Когда я знаю, что горшок стоит под кроватью, он мне и не нужен. Но если его нет, я как назло, встаю три или четыре раза за ночь. Уборная на другом конце дома, а по коридору ветер так и гуляет.
Она часто спрашивала, который час, и ты отвечал:
— Два, половина третьего, без четверти три.
— Не забудь, в четыре нам нужно уйти отсюда. На трамвае когда еще доберемся. Потом мне надо сходить к Семире переодеться, а в шесть я должна быть в богадельне. Опоздать можно всего на десять минут. За каждое опоздание нас две недели не выпускают из богадельни. А на пятый или шестой раз выгоняют. Мы там как солдаты.
Тут уж у меня вырвалась неосторожная шутка:
— Зато вам никогда не придется воевать.
— Думаешь, жить в богадельне легче, чем воевать? — ответила бабушка и вздохнула. Потом сжала рукой мой локоть, нахмурилась и спросила:
— Правду говорят, что будет война?
— Да нет же, нет, — ответили мы разом.
— Вроде тайком записывают тех, кто хочет добровольцем поехать в Африку. Сын одной женщины из богадельни как раз записался. Невеста пришла к матери, плакала, просила отговорить сына.
— Все это враки.
— Вот и сестра Клементина то же говорит. Ты, улыбаясь, сказал:
— Прочтите, что написано на этом доме.
— А что там написано? — Вам не видно?
— Бабушка не умеет читать, — объяснил я.
— Там написано: «Вот война, которую мы предпочитаем».
— Что это значит?
— А то, что мы предпочитаем обрабатывать поля.
— Кабы так! — сказала бабушка. Потом спросила тебя: — Ты в «балилла» [7] записан, да?
— Туда таких толстых и здоровых не принимают, — сказал я.
Ты ответил:
— Я авангардист. Мы носим форму с белыми кантами. Ты когда-нибудь видела?
— Молодец! — сказала бабушка. Потом добавила: — Бедного дедушку наверняка хватил бы удар, если бы он тебя увидел с этими кантами.
Она склонилась над столом и таинственно прошептала:
— Он этих господ не больно-то жаловал. Даром что за всю жизнь и мухи не обидел. Ваш дедушка далеко обходил улицы, по которым они маршировали, лишь бы не снимать перед ними шапку. Он долго не возвращался, и я беспокоилась.
Потом она спросила у тебя:
— Ты помнишь дедушку?
— Нет.
— А ведь он раза два навещал тебя на Вилле Росса. Конечно, ты был слишком мал, чтобы его запомнить. Он умер в двадцать пятом году. В ночь на первое мая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31