Сегодня за все это надо расплачиваться эгоизмом, трусостью и духовным рабством. Виа дель Корно не идет на такую сделку, но на виа делла Роббья ее принимают, в ней обретают душевный покой и личное счастье. Поэтому-то здесь не поднялась ни одна штора, не приоткрылась ни одна дверь и нигде не зажегся свет, когда нагрянули фашисты и в доме депутата Бастаи прогремели четыре выстрела из пистолета, раздались вопли женщины и детский плач. Или так крепко спят на виа делла Роббья? Или страх парализовал горло даже у собак? Фашисты вышли из дома Бастаи быстро и уверенно. Прежде чем сесть в машину, они крикнули: «Даешь!» — и уехали, горланя песню:
К оружию, фашисты!
Бесстрашные сердца,
Сражайтесь до конца!
Песня замолкла вдалеке.
Внезапно поднявшийся ветер раскачивал фонари, в садах шелестела листва деревьев, луна отражалась в окнах. Но окна по-прежнему были закрыты, свет погашен, двери на замке. Только из ярко освещенных, как в праздники, окон депутата Бастаи доносились уже не крики, а рыдания: там плакали над мертвым. На улице, где прозвучали выстрелы, вопли и песня, снова воцарилась гробовая тишина. Ее нарушил треск мчавшегося мотоцикла.
Выстрелы и крики гулко отдавались от асфальтовых мостовых и каменных стен, словно гремели первобытные барабаны там-там. И грохотала какая-то огромная лебедка. Обычно в ночной тишине отовсюду слышны гудки паровозов, а теперь из каждой улицы доносятся револьверные выстрелы и песни сквадристов. Опять, как в стародавние времена, партия, захватившая власть, производит резню при свете луны. И при попустительстве полиции. Сегодня ночью полиция на казарменном положении. Патруль, проверяющий поднадзорных, вернувшись с обхода, написал в своем рапорте: «Никаких происшествий». А между тем черные банды совершали бесчинства.
Но город верен своему прошлому, память о нем хранит каждый камень, каждая колокольня. Дон Фратто, приор монастыря Сан-Лоренцо, широко распахнул двери ризницы и зажег над входом лампаду: может быть, кто-нибудь вбежит сюда в поисках убежища. В домах, где живет простой люд, приводят в порядок чердаки, отпирают подвалы; под самой крышей устраивают тайники, где можно спрятаться. Озверевшие от крови и пальбы фашисты возвещают о себе пронзительным криком: «Даешь!» Если на виа делла Роббья буржуа, желая сохранить нейтралитет, крепко заперли двери, то в кварталах Рифреди и Пиньоне появление коммуниста-литейщика подняло на ноги всех мужчин и женщин; теперь здесь все прислушиваются, затаив дыхание, бдительно охраняют тех, кто укрылся от фашистов; стоя на часах, перебирая четки, жители Рифреди и Пиньоне разделяют с преследуемыми их тревогу и страх. Да и не весь «жирный народ» на стороне черных банд. В палаццо на виа Маджо и на набережных Арно еще остались люди, у которых большие доходы не затуманили рассудка; отсюда звонят телефоны, хозяева их предупреждают об опасности, предлагают убежище. Улицы безлюдны, в кафе закрыты ставни, свет всюду погашен. Машины сквадристов несутся по каменной пустыне, озаренной луной. Со сквадристами — Смерть. Ее эмблема на груди у каждого из них: череп, вышитый белой гладью на черной рубашке. Смерть провожает фашистов от дома к дому; она в каждом их жесте, в каждой мысли. Ее прикосновение леденит сердце, думы о ней лихорадят мозг. Такая спутница делает фашистов отчаянно храбрыми и трусливо осторожными; ее соседство беспокоит и распаляет. Смерть подавляет их. Они призвали ее в сообщницы, но ее могущество страшит их. Машины сквадристов мчатся, как разбойничьи корабли, гонимые бурей. Фашисты знают, что их окружает глухая ненависть, и поэтому им кажется, что каждый палаццо, каждая афиша, каждый выступ дома угрожающе смотрит им вслед. Первые налеты застали город врасплох, но теперь он притаился за своими каменными стенами. Сквадристы не заставали в домах никого, однако постели были измяты и еще теплы. Каждый из налетчиков охвачен был манией убийства: надо убивать, чтобы почувствовать, что ты жив и избежал засады. Смерть втянула их в свою игру — только утро покажет, кто выиграл партию. Сквадристы хором горланят песни, чтобы вызвать в себе чувство солидарности, подбадривают друг друга; шоферы жмут на акселераторы, машины швыряют седоков из стороны в сторону. На каждом перекрестке фашистам мерещится засада; они дают залпы по воображаемому врагу; там, где они проехали, вдребезги разбиты витрины и фонари. Они с ходу стреляют в окна, в киоски, в подъезды, где, как им кажется, мелькнула чья-то тень. Их пули настигают каждого бродячего кота, пробивают каждую вывеску. Перед тем как двинуться «в поход», сквадристы разделили город на зоны. Теперь в каждом квартале слышно, как они бесчинствуют.
Приор монастыря Сан-Лоренцо стоит на коленях перед распятием. Это невысокий старик с венчиком седых волос, окаймляющих лысую голову, глаза у него маленькие и светлые. Он в смятении. Всем своим существом он ощущает холод смерти, ее зов. Ужас парализовал его, смутил его душу, словно он один виновен в совершаемых убийствах. Это безоружный герой из иного мира, иной эпохи. Он слышит треск выстрелов, пение, грохот приближающейся машины. Ризница погружена в полумрак; у входа, словно огонь маяка, горит лампада. В церковь вбегают юноша и девушка. Юноша закрывает дверь и в изнеможении прислоняется к ней спиной. По площади с грохотом проносится машина.
— Ты испугалась, Милена?
— Немного. Мне показалось, что они едут прямо на нас.
— Нет, не на нас, — сказал Марио. — Но если бы мы им подвернулись, нам, пожалуй, не уйти бы живыми.
— А как же Альфредо?
— Успокойся. Нынче ночью они ищут не Альфредо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136