Они позавтракали. Поцеловались через стол. Потом Альфредо растянулся на койке, а Милена, забыв о своей книге, воспользовалась этим, чтобы подсчитать утреннюю выручку. Она еще ничего не знала о валовой и чистой прибыли. На минуту ей показалось, что вся выручка составляет их доход. Едва муж встал, как она спросила:
— Во что нам обходятся сто граммов кровяной колбасы?
Но вместо того чтоб ответить ей, Альфредо сказал, что он передумал: лучше заплатить столько, сколько фашисты потребовали. И даже надо поскорее подать заявление о приеме в их партию.
Глава шестая
«Портрет дамы». Дощечка с этой подписью еще сохранилась на рамке. Но сейчас в рамку вставлена картинка с видом на Висячий мост у Кашинэ. Синьора купила ее у продавца случайных вещей, торгующего на ступеньках здания суда. Этот мост вошел в историю — на нем был убит фашист Джованни Берта, отец которого владеет заводами в Курэ. После этого картина приобрела ценность. Синьора повесила ее над комодом. На комоде теперь стоит вентилятор, который проветривает все углы комнаты. Как это ни странно, но Синьора за последний месяц точно расцвела. Голос стал звучать по-человечески (теперь не одна только Джезуина понимает ее); по временам руки у нее как будто розовеют, словно кровь вновь пульсирует в них. Черные круги под глазами тоже стали меньше, и если раньше они наводили на мысль о смерти, то теперь оставляют впечатление безудержной порочности. Достаточно уж этих признаков, чтобы предположить, что ее здоровье улучшилось. Отделение слюны стало почти нормальным, уменьшилась бессонница, и температура не поднимается выше тридцати семи; последний анализ крови дал хороший результат. Врач должен был признать, что в состоянии здоровья его пациентки произошло «непредвиденное улучшение». Но больше всего улучшилось моральное состояние больной. Оно поднялось выше флюгера на Палаццо Веккьо, подтверждая, что для Синьоры наступили хорошие времена. Впрочем, Синьора никогда не сомневалась, что к ней вернется душевное спокойствие, что она вновь изведает острый вкус мести и сладость наслаждения. Месть носила имя Нези, а наслаждение звалось Лилианой.
Аурора росла у нее на глазах; Синьора наблюдала за ее физическим развитием, смотрела на нее взглядом знатока, каким Мачисте смотрел на лошадей. Она по-матерински увещевала девочку, давала мудрые советы, заставляла делать уколы от малокровия, угощала мороженым и трубочками со взбитыми сливками.
И вот, когда девушка расцвела, Нези украл ее. Он присвоил себе юное создание, которое Синьора взращивала и холила так старательно, так усердно, с такой ревнивой заботливостью. Столь же заботливо некоторые старушки ухаживают за любимой канарейкой, за кошкой, а то и за индюком, откармливая его к рождеству.
Синьора два года ждала удобного случая, чтобы отомстить. Она не представляет себе, как можно прощать оскорбление; она нисколько не походила на безропотных, покорных судьбе божьих старушек. Те старушки прожили совсем другую жизнь. Обычно это лицемерные старые девы, вдовы пенсионеров, бабушки, за плечами которых скучное, однообразное существование, без всяких чувств, без треволнений, но зато согретое теплом домашнего очага. Природа наделила их ограниченным умом, самыми заурядными чувствами, заурядной внешностью. Полученное воспитание научило их соблюдать правила той морали, которая поддерживает в мире равновесие и в панике отступает перед бесстрашным полчищем разврата. Синьора же как раз маршал этой страшной армии. Ее моральные и физические качества представляли собой яркий образец извращения нормальных человеческих свойств. Простота превратилась у нее в распущенность, естественность — в притворство, а в то же время красота достигла совершенства.
Привлеченные красотой ее тела, мужчины прошли по жизни этой сложной, чувственной и неистовой натуры, словно клоуны по цирковой арене; только что затихли крики и шум, и вот уже воцарилась мертвая тишина, начинает свое выступление акробат под куполом цирка. Сердце Синьоры («Да есть ли у Синьоры сердце?» — часто спрашивала себя Джезуина) в юности тревожно билось в страхе перед пустотой, а затем потускнело, как жемчужина под лучами солнца.
Поблекла, увяла и красота ее, но сохранилось любовное неистовство, и тогда Синьора стала искать утешения в нежных и кротких существах. Вычеркнув мужчин из своей жизни и не находя исхода обуревавшим ее страстям, Синьора остановила свое внимание на девушках. Своеобразный протест? Нет, потребность спастись от любовного одиночества, открывавшегося перед ней. Выход этот Синьора заранее себе наметила с присущей ей твердостью. Она, всегда высоко ценила себя, признавала за собой особое право на наслаждение и особенно дорожила им, если оно было завоевано ею. По своей природе она любила борьбу и даже была тут своего рода поэтом. Что бы по-настоящему насладиться цветком, ей нужно было самой его сорвать или срезать с куста ножницами. К тому же, искусственно возбудив в себе новую любовную страсть, она мечтала видеть возле себя «подлинное и естественное целомудрие».
Женщина многоопытная, словно древняя прорицательница, Синьора целыми днями ходила по детским приютам города. Из множества девочек, показанных Синьоре монахинями, она выбрала ту, которая понравилась ей больше всех. Черноволосой, сероглазой девочке было тринадцать лет, звали ее Джезуина. Синьора вызволила ее из мрачной спальни сиротского приюта и заключила в золотую клетку на виа дель Корно. Вся улица восхищалась добротой Синьоры: монахини внесли ее имя в почетный список благодетельниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136