Элиза быстро уснула, убаюканная своим сердцем, оно, казалось, уже устало биться и делало странные остановки, от которых у Элизы захватывало дух. Но теперь это уже было не так мучительно, как прежде. Бруно больше не вспоминал о ней: сейчас он ведет паровоз и думает, что через десять дней Пасха и что в воскресенье, на пасхальной неделе, он обвенчается с Кларой.
Марио и Милена смотрели друг на друга из окон; обоих одолевали одни и те же грустные мысли.
Глухая ночь на виа дель Корно, тишина. Неизменные коты, груды мусора, еле слышное журчанье воды, стекающей по фаянсу в писсуаре, который мэрия, наконец, отремонтировала. В определенный час (полезно следовать установившемуся обычаю, даже если этого не требует долг) тяжелым шагом проходит патруль во главе с бригадьере, одетым в черную форму. Потом звенят будильники. Фидальма говорит Клоринде, которая, как обычно, раньше всех отправилась за покупками:
— Синьора всю ночь спала спокойно, ни разу не проснулась и ни на что не жаловалась.
А на самом деле Синьора провела бессонную ночь, размышляя с закрытыми глазами, и все время чувствовала себя так, словно она «плыла в лодке». Ей казалось, что она медленно покачивается: плыть было приятно, сладко; мысли, как волны, набегали и убегали, закручивались и разбегались, догоняли друг друга, откатывались, оставляя после себя пену, и снова ударялись о стену ее лба. Отелло сам выдал себя! Теперь Синьора была уверена в том, что именно он украл у нее Лилиану. Это старый Нези мстил ей за себя через сына. Но даже и сейчас, лишившись дара речи, разбитая болезнью, Синьора все же чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бросить вызов выходцам с того света. Она вогнала в гроб отца, она доведет до могилы и сына — ведь он нанес ей еще более ужасное и еще более незаслуженное оскорбление: отнял у нее существо, все чувства которого принадлежали ей, украл вещь, которую она приобрела и которой владела по праву. «Лилиану создала я», — повторяла Синьора. И вот теперь она одинока, несчастна, стара, покинута. Вдова! С ней нет даже Джезуины. «Джезуину тоже создала я». Она сама отделалась от Джезуины, бросив ее в объятия Уго, как бросают нищему поношенную одежду. Ей снова вспомнилось лицо Джезуины, каким оно было в тот час, когда она распрощалась с Синьорой, — в нем было что-то новое, необычное и неизъяснимо привлекательное. Синьора была поражена, она готова была удержать Джезуину, но желание это через миг исчезло: ее ждала Лилиана! Теперь тот необычный облик Джезуины пришел ей на память. Она почувствовала, что отдала сокровище, не оценив его по достоинству. Джезуина больше не навещала ее. Наверняка Уго запретил ей бывать у Синьоры! Он был нищим, а Синьора озолотила его, отдав ему сокровище. Уго провел ее. Мошенник! Ему тоже следует отомстить.
Но прежде надо рассчитаться с Отелло. Надо расставить силки! «Я обо всем расскажу!» А о чем, собственно? Лилиана ничего не могла ему рассказать, она не знала, как вероломно Синьора поступила с Нези. Синьора скрыла правду даже от Джезуины, и, сама того не зная, Джезуина оказалась ее сообщницей, когда ходила звать Нези к Синьоре. Так что же, в конце концов, известно Отелло? Он рассчитывает запугать ее? Может быть, он расскажет о той интимной близости, которой она удостоила Лилиану? Но ведь это были всего лишь материнские ласки больной, которая нуждается в тепле молодого, пышущего здоровьем тела и щедро платит за уход и заботу. Синьора раздавит Отелло, как раздавила его отца. Потом настанет черед Уго. А затем придет конец и всей виа дель Корно — она считала себя в силах расправиться со всей улицей. Но Лилиане она не причинит зла. Аурора, Лилиана, Джезуина — слабые, невинные девочки — голубки, которых подстрелили охотники и еще трепещущих спрятали в свой ягдташ. Лилиана — ее шедевр, доказательство ее искусства. Она взяла растленное, оскверненное тело и вдохнула в него жизнь: разум, чувство, новую красоту. Подстрекнув Лилиану восстать против своего творца, Отелло нарушил созданную гармонию.
Всю ночь Синьора плавала в море своих мыслей, раскачиваясь на волнах воспоминаний и планов, но так и не смогла принять какого-либо определенного решения. Порой она приходила в ужас от своего состояния. Она нарочно кусала язык и пугалась того, что не чувствует боли. Она не могла поверить, что именно тогда, когда язвы в горле почти прошли, еще более ужасная болезнь лишила ее языка. До сих пор все боли прогоняла близость Лилианы. Теперь, в одиночестве, боль станет еще острее. Одиночество и старость! Она старалась не поворачиваться, чтобы не видеть лица Фидальмы — морщин, избороздивших ее щеки, большой бородавки под глазом, ее седых, всклокоченных волос, — противно было смотреть на уродливую старуху, которой больше недоступны никакие радости жизни.
Покачиваясь на волнах, Синьора дремала. Она мечтала о той девушке, которая явится, чтобы облегчить ее одиночество. Она подумала было о Кларе, но нет, Клара на днях выйдет замуж, и вообще не стоит на нее рассчитывать. Подумала о Бьянке, постаралась вообразить, как она входит, говорит, и уже не прочь была отбить ее у того типографа, в которого Бьянка влюблена. Синьора отнесла Марио, вместе с Отелло и Уго, к числу своих врагов. Подумала о маленькой Аделе, неожиданно расцветшей за эту весну… Но Синьора не могла додумать до конца ни одного из замыслов: они возникали и исчезали, не приобретая четких очертаний. Она чувствовала себя усталой, расслабленной, разбитой. В стеклах окна уже розовело утро. Синьора увидела уснувшую в кресле Фидальму, такую безобразную и никчемную старуху. Всю ночь Синьора гнала от себя сон, но теперь, чтобы бежать от этого страшного образа старости, постаралась поскорее заснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136