», успокаивая вспыльчивого безумца Атыю.Атыю в его собственной семье ласково звали полоумным.— Атыя никогда не рассказывает нам, что он делает, — жалобно сетовал отец. Абду Эффенди, как всегда, сидел; сгорбившись на стуле, с феской на голове, опираясь на толстую палку, и глядел прямо перед собой слезящимися глазами.Скотт выпил поданный ему сладкий сироп.— Видите! — воскликнул Атыя, подчеркивая, как его изводят.Жалоба старика была не новой.— Атыя показывает нам путь в пустыне, — объяснил Скотт. Так как говорил он это уже не в первый раз, не стоило изъясняться подробнее.— Это очень опасно? — тонким голоском спросил Абду Эффенди.— Как когда. Иногда очень опасно. Вы же сами знаете, Эффенди. Атыя был тяжело ранен. Но обычно куда менее опасно, чем перейти улицу в Каире.— А как же будет теперь с его работой? Почему его забрали с государственной службы?Атыя с трудом удержался от резкой вспышки. Скотт ему посочувствовал. Но Абду Эффенди надо было успокоить.Покойный Пикеринг отыскал Атыю в Египетском топографическом управлении. Пикеринг открыл в Атые два примечательных качества: чувство пустыни и природные математические способности, которые хоть и не были развиты начальным обучением в арабской школе, но под руководством Пикеринга и Скотта стали для них внушительной подмогой.Скотт так и не понял, как удалось Пикерингу перевести Атыю в английскую армию и знает ли английское командование о том, что один из ее лучших топографов в пустыне — нищий сын дряхлого и неимущего египетского чиновника. Абду Эффенди исполнилось шестьдесят восемь лет. Отставной служащий управления железных дорог Судана, он жил в Каире на пенсию в двенадцать фунтов в месяц. Жена его Роза, дочь суданки и египтянина, здоровая, тучная темнокожая женщина, была намного моложе его. Атыя был старшим из ее девяти детей, за ним шли все больше девочки.— Когда Атыя вернется на работу в Топографическое управление, — сказал Скотт, — он наверняка будет лучшим топографом в Египте.— Зачем вы им это говорите? — спросил Атыя. — Они ведь все равно ничего не понимают. К чему им это знать?— Т-с-с! — произнесла мать, приглашая их к столу.— Т-с-с! Т-с-с! Т-с-с! — передразнил ее Атыя. Мать засмеялась.Они сели за стол, накрытый скатертью. Подавала Еррофа — мешок могучих костей, одетый в просторную черную рубаху. Этой уроженке одного из порабощенных племен Судана лет было не меньше, чем Абду Эффенди. Она обносила овощными блюдами хозяина и его жену. Скотту и Атые подали по два голубя.— А-а, — протянул Скотт с искренним удовольствием.— Атыя — хороший сын, — похвалила мать.Скотт понял, что голуби были знаком почета, который семья оказывала Атые. Отец его, давно уж ни на что не годный, кроме ухода за детьми, не мог прокормить семью на жалкую пенсию. И Атыя содержал пятерых детей на свое воинское жалованье.Четверо из них наблюдали за трапезой из дальнего угла комнаты. Потом вошла и пятая девочка посмелее, неся в руках большую живую курицу, но мать приказала ей оставить птицу на дворе. Девочка выбросила кудахчущую курицу за дверь и, прислонившись к столу, встала на цыпочки, чтобы поглядеть, как Скотт и Атыя едят голубей.Атыя проворчал, требуя, чтобы детей выгнали из комнаты:— А-а, мать! Что же это такое!Но детям придавало духу смелое, сияющее лицо их сестры, такое же отчаянное, как у Атыи, но чернее и жизнерадостнее. Она не сводила глаз с четырех голубей, которых собирались съесть эти двое мужчин.— Смотри за своими цыплятами, не то кошка их съест, — сказал Атыя.В ответ на этот неуклюжий маневр девочка презрительно мотнула головой.Атыя обсосал лапки. Он разломил грудку первого голубя и стал было обдирать с костей тонкие полоски коричневого мяса, но тут терпение его лопнуло.— А-а-а! — завопил он с чисто арабской несдержанностью и заколотил кулаками по вискам, чуть не плача. — Ну, это уж слишком! На! Хочешь, чтобы я подавился? На! — он разорвал надвое птицу, к которой еще не притрагивался, разделил половинки на куски и роздал их пятерым детям.— Цок, цок, Атыя! В присутствии гостя! — возмутилась мать.— Ну, знаешь! — глаза и голос Атыи в отчаянии взывали к небесам.— Они обедали. И ели больше, чем ты!— А они ели голубя? Или им непременно нужно было смотреть, как я его ем?— Т-с-с! — сказал отец.— Цок, цок, — сказала мать.Скотт знал, что ему полагается продолжать есть как ни в чем не бывало. Атыя — полоумный. Он нарушил основной закон уклада арабской семьи. Схватив голубя, дети скрылись во дворе.Чернокожая суданка Еррофа, настоящая хозяйка этого дома, который она обслуживала, вышла из себя:— Клянусь, Атыя, никогда больше не буду готовить тебе голубей. Чем хочешь поклянусь, что ни разу больше тебе их не зажарю. Вот увидишь! Слава богу, капитан знает, как надо есть и получать удовольствие от пищи.Скотт был признателен ей за то, что она ввела его в круг семейной ссоры. На его английском лице зубы вдруг засверкали не хуже, чем у Еррофы. Зрелище было такое редкостное, вид у него был такой счастливый, что Еррофа приписала всю заслугу себе.— Видишь! — сказала она Атые.— Ах, оставь ты меня в покое! — жалобно проворчал Атыя, которому уже стало стыдно; он молча доел голубя. — Скорее бы от вас уехать и пожить спокойно!— Т-с-с! — сказала мать, и все стали с удовольствием доедать свой обед.
Второй солдат, которого Скотт привез с собой в Каир, Сэм Гассун, тоже служил у покойного Пикеринга и тоже был живым примером того, что Пикеринг умел делать из человека.Сэм был борцом, плавал матросом на греческих шаландах, возивших лук, работал механиком в греческих гаражах. Пикеринг, заметив, как он ловко чинит приемники в греческой мастерской, взял его в таком нетронутом виде с собой в пустыню и воспитал отличного механика-радиста, каким, по мнению Пикеринга, Сэм должен был стать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58