Мама засмеялась. Потом стала серьезной. И впервые я обратил внимание на то, как жизнь обострила черты ее лица. Ее скулы стали выпирать, нос заострился, подбородок выступил вперед, и на лбу проступили выпуклости, словно желваки от постоянных избиений.
Глаза ее сузились, как будто она все время пыталась избавиться от того, что она видит.
— Наша судьба хранит нас. Ничего не бойся, мой сын. Худшее, что они могут сделать — это убить нас. — Она сделала паузу.
Ее лицо приобрело вид неподвижной маски. Глаза ее не двигались, и, казалось, что они сосредоточенно смотрят далеко за окно, в жуткую пустоту.
— В любом случае я устала от этой жизни, — сказала она наконец. — Я хочу умереть.
Внезапно я увидел ее смерть. Видение пришло и ушло так быстро, что я совершенно потерялся. Я вспомнил лицо Мамы, когда она чуть не умерла сразу после моего возвращения. Я вспомнил, что из-за ее лица в кровоподтеках я и выбрал эту жизнь, остался здесь, в заточении этого мира, и разорвал договор со своими духами-спутниками. Перед своим рождением я пообещал сделать ее счастливой, и решил остаться, а она хочет умереть. Я разразился слезами. Я бился об пол, бил себя и рыдал. Демон скорби полностью овладел мной. Мама попыталась обнять меня, утешить, понять причину моего плача, она не знала, насколько безутешен я был в этот момент, потому что не могла знать причину моей скорби. Она не знала, что единственное, чем она могла заставить меня остановиться, это пообещать мне, что она никогда не умрет.
— Что такое с тобой? Все из-за двери? Или из-за людей из поселения? Может быть, из-за лендлорда? Не бойся. Мы для них слишком сильные.
Ее слова прозвучали чересчур поздно. Я уже не мог отделить себя от несчастья. Я сам стал своей скорбью. Я плакал наперед за все, что еще случится с нами, за все невообразимые события за горизонтом нашей обыденной жизни. Несчастье заполнило меня, как воды наполняют глубокий колодец в период ливней. Я стал задыхаться. Духи-спутники, насытившись моей скорбью, наполнили меня сладостными песнями, чтобы внести величественность в мои страдания. У меня остановилось сердце. Я задрожал, сжался в комок, перестал дышать, открыл рот и выпучил глаза. Темнота бросилась на меня, как сильный ветер из леса. Темнота погасила мое сознание.
Но глубоко внутри этой темноты зарождалась новая волна, восстание сил радости. Это была мирная волна, разбивавшаяся о берега моего духа. Я услышал как поют мягкие голоса, и свет, словно от тысячи бриллиантов, подходил ко мне ближе и ближе и стягивался в центр моего лба. И затем внезапно в центре лба у меня открылся глаз, и я увидел, что этот свет — самое яркое, самое прекрасное, что есть в мире. Он был неимоверно огненный, но не обжигающий. Он был устрашающе притягательный, но не ослеплял. Чем ближе он подходил ко мне, тем страшнее мне становилось. Но затем мои страхи рассеялись. Свет вошел в мой новый глаз и в мозг, волнами поплыл вокруг моей души, вошел мне в вены, стал циркулировать в крови и достиг сердца. Оно зажглось в опаляющей агонии, словно сгорая до пепла. И когда я закричал, боль достигла своей вершины, и тогда прохлада божественной росы стала растекаться во мне, двигаясь назад по пути бриллиантового света, охлаждая его горящие коридоры, пока не достигла моего лба, где она задержалась, навечно запечатлев во мне чувство поцелуя и всю эту мистерию и загадку, которую не сможет разгадать даже мертвец.
Глава 8
Мама держала в руке свечу. Воск капал на ее тонкую кожу. Она не убирала руки. Она не двигалась. Ее глаза были широко раскрыты. Ее лицо было скалой в темноте теней, куда не доставал свет от свечи.
— Как-нибудь я расскажу тебе, как была побеждена смерть, — сказала она голосом таинственной жрицы.
Она долго смотрела на меня. Свеча образовала золотой ореол вокруг разметанных прядей ее волос. Воск становился белым на ее коже. Она поставила свечу и соскребла с себя воск. Она смотрела сквозь меня. В ее глазах были страх и любовь. Она провела рукой по темноте, создав ковчег из теней. Это была голубая темнота. Все стало голубым.
* * *
Я плыл в ковчеге и вдруг обнаружил себя на мате. Свеча догорала на столе. Окно было открыто, и в комнате летали москиты и мошки. Подул ветер и заиграл пламенем свечи, впустив в комнату запахи мира, очищенного свежестью ночного воздуха.
Кто-то осторожно постучал в дверь моего духа. Я открыл дверь и увидел фотографа. Поначалу я не узнал его. Я не видел его уже много дней, и он выглядел другим. Его лицо сияло здоровьем, глаза были яркие. Его настроение было бодрым, будто он обнаружил где-то в ночи поля надежды.
— Это я, — сказал он немного нерешительно, — Международный Фотограф.
Он вошел крадучись. Его дух балансировал между страхом и бодростью. В руках он держал новый футляр для фотоаппарата. На футляре была надпись белым по черной коже: СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ. Был ли это вопрос или начало декларации? Я не понимал. Я просто удивленно смотрел на эти слова.
— Ты помнишь еще меня? — прошептал он, пока я закрывал дверь.
— Где вы были?
— Объехал вокруг света и обратно.
— Ну и что там?
— Чудеса везде остаются чудесами.
— Почему?
Он не ответил мне. Он прислушивался к спящему миру. Все еще шепотом он сказал:
— Скоро я уйду. Я пойду искать другую работу. Есть ли какая-нибудь еда? Мне кажется, эти громилы перестали меня разыскивать. Лендлорд хочет, чтобы я уехал из его барака. Я голодный.
— Еды дома нет.
— Почему нет?
— Вы видели нашу дверь?
— Какую дверь?
— Нашу дверь.
— Конечно, видел.
— Вы не видели.
— А как же я вошел в комнату?
— Вы не видели ее?
— Почему не видел?
— Кто-то пытался ее сломать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173