О содержании телеграммы Плоха нетрудно догадаться. Как только Мильх решил, что Эрнст больше ему не помеха, он провел коренную реорганизацию всего департамента. Он безжалостно закрывал проекты один за другим. И равно безжалостно увольнял людей. Он ввел новые методы серийного производства. Руководителями отделов назначил производственников.
К тому времени стали видны масштабы катастрофы, произошедшей в период нахождения Эрнста на руководящей должности. Самыми ужасными, самыми непростительными ошибками являлись «Ме-210» и «грифон».
«Ме-210» был новым истребителем, который профессор Мессершмитт решил создать на основе «110-го» и который Эрнст заказал производителям в количестве тысячи единиц, не дожидаясь испытательных полетов. Самолет сразу же был запущен в серию. Как только начались испытания первых машин, сошедших с конвейеров, стали происходить ужасные вещи.
Самолеты не слушались управления и срывались в штопор или неудержимо заваливались на крыло. При посадке ломалось шасси. Мессершмитт не желал признавать, что его самолет ущербен. Но руководители заводов, где производилась сборка машин, поняли это и остановили поточные линии. По всей стране стояли недостроенные «Ме-210» и лежали грудами ржавеющие крылья, детали хвостового оперения и двигатели еще на сотни самолетов.
«Грифон», наш долгожданный стратегический бомбардировщик, тоже запустили в производство. Лишь две машины из всех считались пригодными к эксплуатации.
О «грифоне» уже давно ходили разные слухи. Говорили, что у одного самолета деформировались крылья. Говорили и о более неприятном дефекте. Иногда во время самого обычного полета «грифон» неожиданно вспыхивал, словно фейерверк. Опять загорались двигатели.
Я слышала рассказы о «грифонах», которые падали на землю, охваченные пламенем. Я задавала вопросы Эрнсту. Он не желал ничего рассказывать. Дела обстояли слишком скверно, чтобы говорить о них. Мне все рассказал один из рабочих наземной службы рехлинского аэродрома. Он находился в ангаре, когда Толстяк, узнав о начавшихся испытаниях «грифона», выполнил свою угрозу и явился взглянуть на самолет.
Толстяк еще ни разу не видел «грифона», даже чертежей. Войдя в ангар в сопровождении взволнованных администраторов, служащих и инженеров, он резко остановился у самой двери, переводя негодующий взгляд с одного крыла на другое.
– У него должно быть четыре двигателя! – прогремел он.
– Их четыре, герр рейхсмаршал, четыре! – бросился объяснять Хейнкель, вызванный из своего кабинета паническим телефонным звонком. – Просто они спарены.
– Что это значит, черт возьми? Два мотора приводят в движение один пропеллер?
– Да, герр рейхсмаршал, именно так.
– Чертовски глупая идея. Неудивительно, что он перегревается. Как вы добираетесь до двигателей?
– Прошу прощения?
– Как вы их осматриваете? Как меняете свечи зажигания? Боже правый, приятель, этим самолетом предстоит пользоваться!
Тут все присутствующие, знакомые с конструкцией «грифона», побледнели, поскольку на самом деле для того, чтобы вынуть свечу зажигания, требовалось снять весь двигатель. И это была не единственная проблема. Соединительные стержни лопались и пробивали дыры в картере. Для того чтобы спарить моторы, их пришлось перевернуть, а потому топливо капало из карбюраторов на раскаленные трубопроводы. Все это объясняло легкую возгораемость «грифона». А поскольку все детали конструкции были приткнуты буквально впритирку друг к другу, поставить там огнестойкие перегородки не представлялось возможным.
– Зачем вам потребовалось спаривать двигатели? – проревел Толстяк своим мертвенно бледным подчиненным, когда вытянул из них ужасную правду.
Хейнкель принялся отвечать, оперируя цифрами и формулами. Толстяк перебил его:
– Попросту говоря, в этом случае уменьшается нагрузка на крыло. Но зачем вам понадобилось уменьшать нагрузку на крыло?
– Но, герр рейхсмаршал, – удивился Хейнкель, – когда бомбардировщик войдет в пике…
– Когда он что?
– Войдет в пике, герр рейхсмаршал.
– Кто сказал, что он должен пикировать? Мне был нужен обычный четырехмоторный бомбардировщик. Вы хотите сказать, что затеяли всю эту белиберду со спаренными двигателями только для того, чтобы он бомбил с пикирования?!
Побагровев от гнева, Толстяк обвел медленным взглядом присутствующих, а потом снова уставился на величественный и совершенно бесполезный самолет.
Наши с Дитером отношения оставались ровными и теплыми. Конечно, в данных обстоятельствах они и не могли быть другими. Я с облегчением обнаружила, что никакой натянутости в наших отношениях нет. В то же время я понимала, что мы с ним очень мало общаемся. Если бы мы общались больше, думала я, все было бы иначе.
Однажды вечером, через несколько недель после моего приезда в Регенсбург, он пригласил меня выпить с ним пива в местном трактирчике.
– Ну, что ты думаешь о нашем «комете»? – спросил он, когда мы уселись на деревянную скамью у камина.
– Дьяволовы сани, – задумчиво пробормотала я. «Комет» имел множество прозвищ среди пилотов, большая часть которых имела то или иное отношение к дьяволу.
– Мне не нравится, когда его так называют, – серьезно сказал Дитер. – Да, этот самолет не прощает ошибок. Но, по-моему, давать ему такие прозвища безответственно.
– Безответственно?
– Вредно для морального духа.
Я напомнила себе, что у Дитера всегда было плохо с чувством юмора.
– От того, как ты называешь вещи, зависит очень многое, – сказал он, очевидно заметив выражение неуместной веселости на моем лице. – Моральный дух имеет первостепенное значение в работе над подобными проектами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139