немного хлеба и изюма). Я удостоверяюсь, что «бюкер» готов к полету, и возвращаюсь в кабинет.
Генерал сжигает чертежи в изразцовом камине, расположенном за столом. Он стоит на одном колене, неловко вытянув назад раненую ногу.
Я помогаю сжигать чертежи. Это занимает довольно много времени. Потом мы намечаем маршрут перелета до штаба Кейтеля, ориентируясь на обрывочную и противоречивую информацию о боевых действиях, которой располагаем.
Когда мы выруливаем на взлетную полосу, на посадку заходит одинокий «Мессершмитт-109», откликнувшийся на переданный по рации призыв генерала.
Глава седьмая
Когда такси свернуло в ворота института, я сразу увидела клетку. Она казалась меньше, а грубые прутья решетки и выцветшая табличка – убогими и унылыми под серым северным небом.
В конце концов мы так и не поймали товарища для нашего грифа: у нас не хватило времени. Тогда это казалось неважным: одна птица все же лучше, чем ничего.
Весь тот день я была занята: знакомилась с будущими коллегами и знакомилась со своим планером. Вечер я провела, обустраиваясь в маленькой квартирке, которую мне нашли в городе. На следующий день я летала и заполняла анкеты. Только на третий день я навестила Уби.
Пол клетки был выстлан свежей соломой, в чистом эмалированном ведре лежали чьи-то внутренности. Гриф немигающим взглядом посмотрел на меня – или сквозь меня.
– Так, значит, о тебе здесь заботятся, – сказала я.
Он вроде как вздохнул, отчего перья у него на шее встопорщились, явив моему взору бледную сморщенную кожу, похожую на кожу древнего старика, и волна смрадного запаха прокатилась по клетке и ударила мне в ноздри. Красные глаза, казалось, тревожно округлились на миг, а потом медленно затянулись внутренними веками, похожими на белые ракушки.
Я пошла прочь – и тогда услышала хриплый пронзительный крик. Диковинный и яростный. Он заставил меня вздрогнуть и раскатился эхом над лужайкой, обсаженной аккуратно подстриженными деревьями и кустами.
Я летала на планере, напичканном приборами. Ящиками с циферблатами и иголками, вычерчивающими диаграммы на миллиметровой бумаге, разными непонятными штуковинами с указателями и стрелками, которые все подсоединялись проводами к чутким датчикам, закрепленным на фюзеляже машины. Я совершала полеты на близкие и дальние расстояния, в хорошую погоду и плохую. Иногда я оставалась в воздухе с утра до самого вечера. Наедине с небом.
Великий покой полета постепенно овладевал моей душой.
Великий покой полета – и вместе с ним безумие, которое владеет всеми летчиками; но тогда еще я не знала этого. Я знала только, что не чувствую связи с реальностью, когда не летаю. Казалось, стоит лишь моргнуть – и весь окружающий мир исчезнет, и я снова окажусь на маленьком жестком сиденье в открытой кабине планера, взмывающего в небо.
Волей-неволей я часто виделась с Дитером.
Отправляясь в Дармштадт, я не знала, как у нас сложатся отношения. Я не видела Дитера довольно долго с того вечера, когда он заявился ко мне в номер. По пути домой, на пароходе, он держался со мной холодно. Я надеялась, что к моменту начала моей работы в институте он уже переживет мой отказ.
К великому моему облегчению, Дитер, казалось, забыл о случившемся. Он тепло поприветствовал меня в столовой в первый день и сказал, чтобы я непременно обращалась к нему, если мне понадобится помощь на первых порах. Наши пути часто пересекались. Мы вместе завтракали и по крайней мере раз в неделю проводили вечер вместе.
Такое положение дел меня вполне устраивало. Я любила ходить на концерты и в кино, и мне нужен был спутник. К тому же мне нравилось разговаривать с ним, хотя почти каждый раз наступал момент, когда разговор принимал нежелательное направление. Но Дитер никогда этого не сознавал: воображения не хватало. Это была не его вина: он вырос в среде, не способствовавшей развитию воображения. Но, как следствие, он никогда не понимал характера наших отношений. Он думал, что нас связывают общие интересы и взгляды. Он никогда не понимал, что у нас практически нет ничего общего и именно поэтому я провожу время с ним.
Время от времени Дитер пытался убедить меня вступить в партию.
Однажды в воскресенье мы поехали на автобусе за город и пошли гулять по полям. Накануне Дитер ходил на митинг и теперь захлебывался от восторга.
– Это было потрясающе, – сказал он. – Тысячи и тысячи людей, приехавших со всех уголков Германии… если бы ты только видела знамена – и всех этих людей, сплоченных общей идеей. – У него пылали щеки. – Это так воодушевляет, Фредди. Я не понимаю, почему ты не хочешь присоединиться к нам.
Иногда мне хотелось. Но я не могла сказать об этом Дитеру. Если бы он узнал, как сильно меня порой тянет примкнуть к этим толпам людей с сияющими глазами, он бы никогда не оставил меня в покое.
– Я не чувствую в этом необходимости, – сказала я.
– Но партии нужны твоя энергия, твой пример. Ты так много можешь дать людям.
– Я очень плохой пример, – сказала я. – Я должна сидеть дома и гладить белье.
Дитер пришел в раздражение:
– Чепуха! Национал-социализм сформулировал общий принцип распределения ролей между мужчинами и женщинами, но отсюда вовсе не следует, что из правила нет исключений.
– О, – сказала я. – Замечательно.
– Но ты человек исключительный, – хитро сказал он, – и именно поэтому тем больше у тебя оснований вступить в партию – разве ты не понимаешь? Я бы даже сказал, что это твой долг…
Я смотрела на дрозда, вытягивавшего червяка из рыхлой земли. Толстый, сильный червяк отчаянно сопротивлялся, но в конце концов дрозд все равно возьмет над ним верх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139