Я извинился за невнимание к разговору и пошел посмотреть, как там Карен. Последнее, что я услышал из гостиной, было «восемьдесят шесть» Венди, относившееся к очередной обнаруженной и пронумерованной сове. Карен была бледная как полотно. Она лежала, запрокинув голову, ее глаза неподвижно глядели в одну точку, даже не на потолке, а где-то в бесконечности.У меня в мозгу словно что-то взорвалось, а руки и ноги, наоборот, онемели; во рту пересохло, горло сдавило.— Она… Она не… не дышит! — прохрипел-проорал я. — Она не дышит !Все бросились из кухни и гостиной в комнату Карен.— Что?…Пэм закричала:— Черт! Твою мать! Господи, Венди, ты же занималась плаванием. Давай, делай ей искусственное дыхание!Венди бросилась к кровати и стала целовать Карен «поцелуем жизни». Гамильтон вызвал «скорую». Пэм взмолилась:— Нет, только не это! Еще один Джаред!Эти слова взбесили Гамильтона, он в ответ закричал:— Выброси из башки эту хренотень! Даже не думай. Не смей даже думать о том, чтобы подумать об этом!Джаред. О Господи! Это ведь может быть навсегда . Может забрать ее от меня. У меня на глаза навернулись слезы, запершило в горле. Мы все вдруг ощутили свою беспомощность и отчаянную бесполезность. Нам оставалось только бормотать ругательства да сокрушенно качать головами. Настольная лампа с пластмассовым абажуром, стоявшая в изголовье кровати, освещала ядовито-желтым светом лицо Карен и часть стены с фотообоями — старыми, уже подвыцветшими: фотография лунного пейзажа и встающей из-за горизонта Земли. Медали с соревнований по плаванию, игрушечный песик Снупи с надписью на ошейнике: «Самой лучшей дочке на свете». Помада, блеск для губ, какие-то салфетки. Пара рубашек, вынутых из ящиков, но не удостоенных чести быть надетыми сегодня; пивная кружка с мелкими монетами; учебники, какой-то словарь, щетки для волос.Через парадную дверь в дом вбежали санитары с носилками, на которые они легко перекинули неподвижное, точно пластилиновое тело Карен. Водитель «скорой» спросил:— Пили?Мы сказали, что да, водку.— Наркотики, лекарства?Никто, кроме меня, не знал про валиум, пришлось сказать.— Две таблетки транквилизатора. Насколько я знаю — валиум.— Передозировка возможна?— Нет. Я видел, как она принимала всего две штуки.— Траву курила?— Нет. Понюхайте ее, если не верите.В горло Карен вставили трубку для искусственной вентиляции легких.— Родители?— Они уехали в Бирч-Бэй.— Сколько она уже не дышит?— Точно не знаю. Несколько минут, наверное. Еще полчаса назад она была в полном сознании.— Ты ее парень?— Ну да.— Поедешь с нами.Мы пулей вылетели в гостиную, за дверь, на лужайку, понеслись к калитке. От моего дома спешно приближались мои родители, на лицах у них переливались огни мигалки «скорой». Когда они разглядели, что на носилках не я, страха в их глазах поубавилось, но не сильно.— Гамильтон, объясни им, что к чему, — сказал я. — Мне нужно ехать.Мы с Карен в утробе фургона «скорой помощи» понеслись к больнице Лайонс Гейт. Сквозь заднее стекло я бросил последний взгляд на тот квартал, где выросли Карен, я, Гамильтон, Лайнус и Пэмми, и он показался мне холодным, сухим и неподвижно-спокойным — как могильный склеп.Кошмарный оранжевый «шевроле LUV» отца Карен… дым этилированного бензина… две таблетки… аккуратно подстриженные живые изгороди…Машина проскочила по Рэббит-лейн к Стивенс-драйв и выехала на автостраду — кратчайший путь к больнице. Откуда мне было знать тогда, что наступает совсем другое время. 4. Это все обман Самой трудной оказалась первая неделя комы. Мы никак не могли предположить, что образ Карен, который родился в тот декабрьский вечер в ее спальне на Рэббит-лейн, так надолго останется неизменным: безжизненные руки, все более костлявые пальцы; прозрачные пластиковые бутылки капельницы, словно неправильно приготовленные обеды в термоупаковке, айсберг аппарата искусственного дыхания, его синяя, соединенная с самым ядром Земли трубка, которая своим шипением и свистом пытается передать нам зловещие угрозы рока, произнесенные на неведомом языке; всегда прямые, аккуратно расчесанные волосы с годами седеют и становятся сухими и ломкими, как не политые вовремя комнатные растения.
Мистер и миссис Мак-Нил примчались из Бирч-Бэй под утро. Правое переднее колесо их «бьюика-центуриона» ткнулось в выкрашенный в желтый цвет поребрик парковочной площадки приемного покоя. Мои родители уже были в больнице. Ну и, разумеется, я, Гамильтон, Пэмми, Венди и Лайнус — все измученные бессонной ночью и страхом. Лица у обоих Мак-Нилов были красными, как объятые пожаром здания. Тревожная новость застигла их в преизрядном подпитии, и, судя по всему, сейчас их как раз мучило похмелье, в первую очередь — головная боль. Сначала они отказались говорить с кем-либо, кроме взрослых, явно считая всех нас, друзей Карен, виноватыми в том, что с ней случилось. Взгляд покрасневших глаз миссис Мак-Нил выражал это яснее, чем любые высказанные вслух упреки. Они поговорили с моими родителями — соседями и в каком-то роде друзьями в течение уже почти двадцати лет.Когда рассвело, доктор Менгер пригласил их четверых в палату, где находилась Карен.— …таламус… бу-бу-бу… жидкости, мозговой ствол… ду-ду-ду… черепные нервные волокна… гипоксия, ишемическая энцефалопатия… дыхательная функция…— Она жива? Или она умерла? — спросила мать Карен.— Миссис Мак-Нил, она жива.— Она может думать?— Я не могу ответить на ваш вопрос. Если ничего не изменится, периоды ее сна будут сменяться бодрствованием, возможно, ей даже будет что-то сниться. Но мыслительная деятельность… Нет, не думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15