вся мебель была укрыта пыльными покрывалами, канделябры — окутаны кисеей, картины — сняты со своих крюков и прислонены лицевой стороной к стене, как будто хозяин не мог выносить их вида. Дворец выглядел так, словно бы владелец собирался съезжать или, наоборот, так и не смог толком здесь обосноваться; Тигр предпочел жить в необитаемом месте.
Лакей бросил на меня успокаивающий красноречивый взгляд своих карих глаз, однако в этом взгляде было столько странной надменности, что он меня ничуть не успокоил, и поковылял впереди на своих кривых ногах, тихо бормоча что-то себе под нос. Высоко подняв голову, я последовала за ним; но, несмотря на всю мою гордость, на сердце у меня лежал камень.
Милорд живет в самой высокой башне на вершине дома, в маленькой, душной и темной каморке; днем ставни в ней всегда закрыты. Когда мы добрались до этой каморки, я едва могла перевести дух и ответила на его молчаливое приветствие таким же молчанием. Улыбаться я не хочу. А он — не может.
В своем редко нарушаемом уединении Тигр носит одежды турецкого покроя: просторный темно-пурпурный, с золотым шитьем по вороту халат, ниспадающий до самого пола и скрывающий его ноги. Ножки кресла, на котором он восседает, украшены когтями. Руки он прячет в широких рукавах. Совершенство его искусственного лица наводит на меня ужас. В небольшом камине горит неяркий огонь. Порывистый ветер колотится в ставни.
Лакей негромко кашлянул. На него возложена деликатная обязанность передавать мне пожелания своего хозяина.
— У моего хозяина…
В камине прогорело полено. В этой жуткой тишине треск прозвучал настолько громко, что лакей осекся, потерял нить своей речи и начал заново.
— У моего хозяина желание лишь одно.
Густой, тяжелый, дикий аромат, которым Милорд насквозь пропитал себя прошлым вечером, окутывал нас со всех сторон, витиеватым голубым дымком поднимаясь над драгоценной китайской курильницей.
— Он только желает, чтобы…
Но, видя мое равнодушие, лакей заторопился, его ироническое хладнокровие куда-то улетучилось, ибо желание хозяина, каким бы тривиальным оно ни было, все же должно звучать непомерно дерзко в устах слуги, и его роль посредника явно доставляла ему немало смущения. Он запнулся, сглотнул и наконец исхитрился вьщать бессвязную словесную тираду:
— Единственное желание моего хозяина — узреть молодую красивую леди в обнаженном виде, без платья, и то всего лишь один раз, после чего ее вернут отцу целой и невредимой вместе с банковскими поручениями на сумму, которую он проиграл моему хозяину в карты, а также многочисленными приятными подарками, такими как меха, драгоценности и лошади…
Я осталась стоять. В течение всей беседы я смотрела в глаза, прятавшиеся под маской, которые теперь избегали моего взгляда, словно — к его чести — ему и самому было стыдно собственной просьбы, хотя она была произнесена вместо него его глашатаем. Agitato, molto agitato , лакей стал заламывать свои руки в белых перчатках.
— Desnuda …
Я не верила собственным ушам. У меня вырвался какой-то пронзительный, грубый хохот; ни одна юная госпожа так не смеется! — с упреком говаривала мне моя старая нянька. Но я смеялась. И смеюсь. Услыхав раскатистый хохот моего безжалостного веселья, лакей, смятенно пританцовывая, попятился назад, в безмолвной, укоряющей мольбе перебирая пальцами, как будто пытаясь выкрутить их совсем.
Я почувствовала, что должна ответить ему на таком изысканном тосканском диалекте, на какой только способна.
— Вы можете поместить меня в комнате без окон, сэр, и обещаю — ради вас я задеру юбку до самой талии. Но мое лицо при этом должно быть закрыто покрывалом, чтобы его не было видно; только покрывало должно быть достаточно легким, чтобы я не задохнулась. Таким образом от макушки до талии я буду полностью закрыта, и никакого света. Вы сможете посетить меня один раз, сэр, и только один. После этого меня должны отвезти прямо в город и оставить на центральной площади, напротив церкви. Если хотите дать мне денег, я с радостью их приму. Но я настаиваю, чтобы вы дали мне ровно столько, сколько при данных обстоятельствах вы дали бы любой другой женщине. Однако если вы не пожелаете делать мне подарков, это ваше личное право.
И какое же я испытала удовлетворение, увидев, что все же задела Тигра за живое! Ибо едва лишь сердце успело стукнуть чертову дюжину раз, как в уголке его спрятанного под маской глаза блеснула и набухла одна-единственная слеза. Слеза! Слеза, как я надеялась, стыда. Какое-то мгновение она дрожала на краешке нарисованной щеки, а потом скатилась вниз и звонко упала на плиточный пол.
Лакей, вереща и кудахча себе под нос, поспешно вывел меня из комнаты. Вслед за нами в холодный коридор клубами выплыло сизое облако из курильницы его хозяина и растаяло, подхваченное ветром.
Для меня была приготовлена камера, настоящая тюремная камера — без окон, без воздуха, без света, в самом чреве дворца. Лакей зажег для меня лампу; из темноты проступили очертания узкой кровати, черного буфета, украшенного резными фруктами и цветами.
— Я совью из простыни петлю и повешусь, — произнесла я.
— О нет, — сказал лакей, глядя на меня своими огромными глазами, в которых вдруг засветилась грусть. — Нет, не повеситесь. Вы ведь честная женщина.
А он-то что делает в моей комнате, эта дерганая карикатура на человека? Он что, будет моим надсмотрщиком, пока я не покорюсь капризам Тигра или пока Тигр не исполнит моей прихоти? Неужели я до такой степени опустилась, что не могу даже иметь служанку? Словно в ответ на мой невысказанный вопрос лакей хлопнул в ладоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58