Когда я поинтересовался составом сока, он со смущенным видом уклонился от ответа, и мне стало ясно, что часть ингредиентов он извлекает из собственных испражнений. Запах, доносившийся с его конца стола, говорил именно об этом. Позади его стула стоял буфет с оплетенными бутылями для кислот, закупоренными пузырьками, мензурками, пипетками, шприцами, лакмусовыми бумажками, термометрами и барометром; там также находилась дис-тилляционная установка, состоящая из бунзеновской горелки, реторты и трубки. Она побулькивала на слабом огне в течение всего дня. Иногда во время еды он вдруг замирал, переставал жевать и словно вслушивался в нечто отдаленное, но притом находящееся внутри его тела. После секунд оцепенения он медленно вставал, осторожно нес свою тарелку к буфету и несколько минут примешивал к еде всякие добавки. На буфете лежала тетрадь, куда каждые четыре часа он заносил свой пульс, частоту дыхания, температуру, изменения в химическом составе крови и лимфы. Однажды утром, до завтрака, я полистал ее и был ошеломлен настолько, что никогда больше в нее не заглядывал. Там были зафиксированы ежедневные перепады столь нерегулярные, внезапные и резкие, что их не смог бы выдержать самый сильный,и здоровый организм. Повсюду четким, убористым детским и вместе с тем твердым почерком Бакстера были выведены даты и часы, которые, к примеру, показывали, что вчера, когда он со мной беседовал, его нервная система испытала потрясение, равное по силе эпилептическому припадку; я не ощутил тогда ровно никакой перемены в его поведении. Разумеется, все эти приборы и записи могли быть и обманом, уловкой, посредством которой гадкий ипохондрик преувеличивал свои недуги в надежде почувствовать себя сверхчеловеком.За пределами столовой жизнь на Парк-серкес, 18 была великолепно обыденной. После ужина мы лечили больных зверюшек в операционной, а потом шли отдыхать в кабинет, где читали, играли в шахматы (Бакстер всегда выигрывал), шашки (тут почти всегда выигрывал я) или криббидж (тут предсказать победителя было невозможно). По выходным дням мы возобновили наши долгие прогулки и все время говорили о Белле. Она постоянно напоминала нам о себе. Каждые три-четыре дня приходила телеграмма, гласящая: «Я ТТ», — из Амстердама, Фран-кфурта-на-Майне, Мариенбада, Женевы, Милана, Триеста, Афин, Константинополя, Одессы, Александрии, Мальты, Марокко, Гибралтара и Марселя.Однажды мглистым ноябрьским вечером пришла телеграмма из Парижа: «Н ВЛНЙС». Бакстер пришел в неистовство. Он закричал:— Раз она просит меня не волноваться, значит, случилось что-то ужасное. Я еду в Париж. Найму детективов. Разыщу ее.Я сказал:— Подожди, пока она сама не позовет тебя, Бакстер. Доверься ее словам. Это послание означает, что событие, которое огорчило бы тебя или меня, ее не беспокоит. Ты не захотел ее неволить и доверил ее Данкану Паррингу. Сейчас доверь ее самой себе.Это убедило его, но не успокоило. И когда через неделю из Парижа пришла точно такая же телеграмма, он ослаб духом. В одно прекрасное утро, уходя на работу, я был уверен, что, когда я вернусь, он уже уедет во Францию, но, открыв вечером входную дверь, я услышал его громкий возглас с лестничной площадки:— Новости от Беллы, Свичнет! Сразу два письма! Одно от сумасшедшего из Глазго, другое из ее парижского обиталища!— Что за новости? — крикнул я, сбрасывая пальто и взбегая наверх. — Хорошие? Плохие? Как она? Кто написал эти письма?— Новости, в общем, неплохие, — сказал он осторожно. — Я бы даже сказал, что дела у нее идут на удивление хорошо, хотя поборник традиционной нравственности с этим бы не согласился. Пошли в кабинет, и я прочту тебе оба письма — лучшее оставлю на десерт. Первое письмо отправлено из южной части Глазго, и писал его сумасшедший.Мы уселись на диван. Он прочел вслух нижеследующее.
ПИСЬМО ПАРРИНГА: СОТВОРЕНИЕ СУМАСШЕДШЕГОПоллокшилдс,Эйтаун-стригп, 4114 ноябряМистер Бакстер!Еще чуть больше недели назад мне было бы стыдно обратиться к Вам, сэр. Я тогда думал, что мое имя на конверте вызовет у Вас такой приступ ненависти, что Вы сожжете письмо непрочитанным. Вы пригласили меня к себе домой по делу. Я увидел Вашу «племянницу», полюбил ее, сговорился с ней, увез ее. Не сочетавшись браком, мы объехали всю Европу и совершили круиз по Средиземному морю как муж и жена. Неделю назад я оставил ее в Париже и один вернулся в дом моей матери в Глазго. Если бы эти факты стали общественным достоянием, общество заклеймило бы меня как отъявленного негодяя, и именно так до прошлой недели я смотрел на себя сам — как на бессовестного, безответственного шалопая, сманившего молодую красавицу из добропорядочного дома, от любящего опекуна. Ныне я стал намного лучшего мнения о Данкане Парринге и намного, намного худшего — о Вас, сэр. Видели ли Вы гетевского «Фауста», поставленного великим Генри Ирвингом в Королевском театре Глазго? Я видел. И был глубоко потрясен. Я узнал себя в этом мятущемся герое, в этом уважаемом человеке из состоятельной среды, который призывает царя преисподней, чтобы тот помог ему соблазнить девушку из простонародъя. Да, Гете и Ирвинг знали, что Современный Человек — что Данкан Пар-ринг — двойствен по своей сути: возвышенное существо, наученное всему благородному и мудрому, уживается в нем с негодяем, который тянется к прекрасному лишь для того, чтобы низвергнуть его и втоптать в грязь. Вот каким я видел себя до прошлой недели. Ну и глупец же я был, мистер Бакстер! Слепой, обманутый глупец! Да, мой роман с Белчоп бььч фаустовским с. самого начала, дурманящий аромат Зла щекотал мне ноздри с той самой минуты, когда Вы свели меня с Вашей «племянницей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88