.Отняв от лица смятую кепку, мужчина нахлобучил ее на голову, встал, разминая затекшие ноги, тихо выругался, прошагал, прихрамывая, в дальний угол мастерской. Наклонился к груде тряпья, пошарил рукой, выудил бутылку с мутной жидкостью, вставил горлышко в рот и сделал несколько долгих глотков. Отдышавшись, покачал бутылку в руке оставалось меньше половины - тщательно закупорил и сунул назад в тряпье. Принюхался, скривился, сплюнул. Взял один из пустых мешков, сильно встряхнул, подняв облако пыли, вернулся к столу, на котором лежал привязанный, и принялся с отвращением заталкивать его вещи в мешок, бормоча под нос:
- Где раньше глаза-то были? Воняет, как в параше. Серун проклятый.
Быстро, не глядя, он швырнул в мешок комок нижнего белья, носки, рваную белую сорочку с золотыми запонками, темно-серые брюки из тонкого, добротного материала, светло-лиловый шелковый галстук с рельефной вышивкой "Gianfranco Ferre". Ухватил пиджак за ворот, осмотрел внимательно со всех сторон - новый, неизгаженный - чмокнул губами и отложил в сторону. Подумав, опустил мешок на пол, сбросил свой пиджак и натянул чужой, пригладив борта ладонями. Длина подходила вполне, но требовался еще, как минимум, такой же, как у привязанного, живот. Мужчина хмыкнул и поднял блестящую туфлю, поднес близко к лицу, пощупал, изучая швы и неожиданно мягкую кожу, заглянул внутрь. Этикетка была свежей и яркой; туфля пахла не человеческой, как положено, ногой, но чем-то дорогим и парикмахерским. Он взглянул на подошву: полированно-гладкая, с парой мелких незаметных царапин и вытисненной цифрой 41.
- Тока куплено, - процедил с завистью и отвращением.
Примерил туфлю к своему огромному растоптанному сапогу. Вздохнул:
- Не пойдеть слону подковка... - глупо ухмыльнулся и добавил, осклабившись: - А пизде - соломина...
Гыгыкнул и отправил обувь в мешок, а вслед за нею, торопливо содрав с плеч, и пиджак. Завязал мешок, наподдал по нему, широко размахнувшись, ногою, и засмеялся. В этот момент привязанный дернулся и зашевелился, мыча.
Мужчина замер. Голый до пояса, он выглядел беглым каторжником: задубевшая на солнце кожа туго обтягивала крупные кости с сухими узлами волокнистых мышц; живот глубоко запал под вдавленную грудную клетку, зияя черной воронкой круглого пупа; длинные тощие руки свисали вдоль туловища, увенчанные огромными длиннопалыми клешнями с буграми ороговелых мозолей; над выпирающими торчком ключицами ходил вверх-вниз твердый, как камень, волосатый кадык.
Привязанный снова замычал, громче, и заерзал, скользя сплющенным задом по гладкой поверхности стола и вертя головой. Мужчина поскреб щеку и скривил рот.
- Ну, что тебе еще? - спросил почти беззлобно. - Уже поил недавно, чиво тебе еще надо?
Привязанный дергался, выгибая поясницу и с плеском ударяя задницей по металлу. Широко открытые округлившиеся глаза его глядели на мужчину с мольбой и мукой. Живот колыхался из стороны в сторону студенистой белой массой.
- Жрать, небось, захотел? А нету жрать, понял! - мужчина, щерясь с истеричной радостью, показал привязанному кукиш. Ноготь на большом пальце был желт, обломан и грязен. - Может, икорки тебе подать? Этих... рябчиков жареных? Хуй тебе в рот! - он торжествующе потряс кукишем. - Будешь знать, как живут простые люди. Они, бля...
Он, видимо, готовился сказать что-то еще, но тут привязанный страдальчески застонал и, закрыв глаза, резко отвернулся. Из члена его, пенисто журча по ногам, ударила тугая, прозрачная струя. Мужчина ахнул и заметался, не зная, что предпринять, и потрясал кулаками.
Минуя ложбинку между сомкнутыми бедрами, струя разбивалась о левое колено и, брызжа, стекала на стол, а со стола - водопадами - на пол, собираясь в бесформенную лужу.
- Ты... бля... хватит... бля... ты... чиво... ты... хватит... скока ж ты... хватит... ну, кончай... ну, елки ж твои... ох ты... куда ж стока... хватит... текет... елки-палки! - задыхаясь, отчаянно лепетал мужчина, пританцовывая, ахая, размахивая руками и хватаясь за голову. Наконец, струя иссякла. Прозрачные капли мочи застыли на коже; другие капли по-весеннему весело срывались с металлической окантовки стола и звонко ударяли о поверхность прозрачной, с едва заметным желто-зеленым оттенком, лужи, медленно подбиравшейся к сапогам мужчины.
- Уделался, - чуть не плача сказал он и попятился. - Как дитё малое, ишак твою сыктым. Уделался... - повторил горько. - Чиво ж ты раньше не сказал, чудо ты, блядь, в перьях?..
Привязанный лежал теперь неподвижно, не открывая глаз. Лоб его собрался тонкими стрелками густых морщин.
- Ну, что ты наделал, свинья! - мужчина подошел к привязанному и с хрустом отодрал от его рта полосу клейкой ленты. - Ну, есть у тебя совесть, в конце концов, или как?
Привязанный глубоко вдохнул и открыл глаза. Между потемневшими веками стояли слезы.
- Извините... меня.
Мужчина кивнул, широко замахнулся, но не ударил:
- Убить тебя мало, зараза.
- Прошу вас...
- Ладно, прощаю.
Он заглянул в ведро - воды было достаточно. Протопал в дальний угол, принес тряпку, опустил в ведро:
- Щас замывать буду, - смерил привязанного долгим угрюмым взглядом. - И тут у него слуги, понимаешь. Во живут люди!
Вынул тряпку, выжал, расправил, аккуратно накрыл ею лужу. Сплюнул, присел на корточки и принялся, сопя, промокать мочу.
- Послушайте... - тихо донеслось сверху, со стола. - Вы же... разумный человек. Вы... разумный человек.
- Заткнись, - огрызнулся мужчина. - Заткнись, а то опять пасть заклею.
- Послушайте... - зазвучало уже увереннее. Голос привязанного, несмотря на слабость, был мягок и убедительно добр, с покровительственными округлыми нотками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12