Не замечать можно, но убить — нельзя. И вот ты летишь ночью — почти незаметное в темноте. Ты теперь чувствуешь себя по-другому, потому что руки, ноги, позвоночник, глаза, губы — все это не нужно облаку. Тело теперь фантомно. Оно призрак облака, как, может быть, настоящее облако — призрак воды.Земля шелестит внизу. Ты проходишь сквозь ветви самых высоких деревьев, скользишь по горам, смешиваешься с другими облаками. Ты — нигде не кончаешься. Что означает — нигде не начинаешься.Все твое почти исчезает. Остается ровно столько, чтобы не потерять себя вовсе. Все святые умерли, все боги умерли, тебя не надо спасать, не надо гнаться за тобой. Бесформенность, пожалуй — самая изысканная форма. И ее может создать твое облако и ее нельзя повторить.А теперь открой свои фантомные глаза, вытяни руки, через которые проходит свет и в которых преломляются млечные звезды. Дыши фантомными легкими, впитывая небо, которому миллиарды лет. Слушай, призрак своего облака! Когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — ты не исчезнешь. Ты пройдешь сквозь ад, сквозь рай, но это все иллюзия, это все придумали даже не облака — люди. Когда-то Казимир Малевич писал картины, пытаясь отразить мир таким, каким он его видит. Но все дело в том, что люди смотрели глазами, а Казимир пытался писать сердцем. Он пытался по-всякому, ломал линии, изображая куски мира. А потом — прозрел. И появилась последняя картина вселенной — «Черный квадрат». Искусство кончилось. В ряду других картин квадрат — абстрактная нелепица, взбрык эстета, жест уставшей кисти. В ряду картин Малевича он похож на смерть его облака. Больше Казимир мог бы не рисовать.Так вот, когда через много лет на этой ступеньке вселенной не останется ничего, кроме огня — да сохранит тебя кто-нибудь от черного квадрата……Минус 9 по Цельсию — температура детская. Я бежал голый по пояс, дыша носом. Снега еще было мало, тропинка еще вовсю использовалась дачниками и была в меру утоптана. Справа, легко и с юмором, меня обгоняли Грей и Карат. Уходя вперед мощной рысью, по пути весело огрызаясь друг на друга, они возвращались мне под ноги, едва не сбивая. На их лицах было написано никак не скрываемое превосходство. Более сдержанный Грей играл мускулами, как гладиатор — вещь в себе, загадка духа, ужас ночи. На Карате, струилась разноцветная шерсть. Когда он бежал — он весь переливался, как водопад. Когда прыгал вверх — взрывался черно-белым фонтаном, когда приземлялся — шерсть еще летела вниз. Улыбка дельфина, жемчуг зубов, смех ночи.Березовый лес, голый, почти зимнего уже цвета, молчал, как молчат спящие. Только шумели вверху черные ветви с желтыми блестками случайно оставшихся листьев. Такие же блестки пятаками неслись под ноги. Я бежал уже не тяжело, как пять дней назад, когда дрожали ноги и бешенно колотилось сердце. Я тогда и пробежать-то смог километра два от силы. Водка и сигареты выходили липким, ядовитым потом. Организм, почувствовав какие-то перемены мощно избавлялся от всякой дряни. Я кашлял — как рыдал. Меня рвало на опушке чем-то черным. Понос скрутил меня прямо на бегу. Такая вот симфония. Фа-мажор. Умненький у меня организм, хороший. Ладно, не трепыхайся, сказать уже ничего нельзя.На правом локте у меня — манжета на «липучке», защищающая от холода давно поврежденный сустав. На руках — шерстяные перчатки. На ногах — кроссовки с яркой надписью «Adibas». Великая мудрость ехидного китайского народа. И шапочка с идиотским зайчиком на голове. Насрать. Я бегу. Я буду бежать, пока есть силы. А сил у меня — вагон.Березовый лес кончился, пошел осинник, обглоданный лосями. Их здесь штук пять — и все на учете. Попробуй тронь. На них даже тавро проставлены. Сегодня я их еще не видел. Осинник кончился, мы вырвались на замерзшее поле. Снег тут был, но его уже сдуло. Через несколько дней сюда не попадешь — увязнешь. Я решаю бежать через поле. В поле я для собак даже и не объект насмешек — карикатура. Ничего, сукины дети, я еще свое возьму. Я бегу и смотрю под ноги — любой кусок замершей почвы может неправильно попасть под стопу, и тогда — травма. Нет уж, бегите, бегите, шерстяные. Псы мощно и радостно превращаются в быстро уменьшающиеся точки — сумасшедший заяц вылетел сдуру из какой-то кучки жнивья и сквозанул, как за бутылкой. Хрен там вы его поймаете! Через несколько минут обосранные донельзя псы прибегают ко мне. В глазах — шитое белыми нитками безразличие ко всем зайцам мира. Я молчу. Я потом буду смеяться. Я еще вспомню. Поле кончилось. И, сразу за полосой тальника, — невысокий, в рост человека, обрывчик, песчаный пляж и река. Я прыгаю вниз, тщательно выбрав песчаный пятачок. Грей, не раздумывая, летит следом, уже в полете ища — куда опуститься. Карат хитрый. Он бежит влево, ищет спуск, стекает по нему и возвращается к нам, всем своим видом подчеркивая нашу крайнюю тупость. Ну ладно, ладно, умный, рожа твоя протокольная. Карат наклоняет набок голову. Я треплю его по шее.… Я разделся догола, помахал руками, потянулся и пошел к воде. Выше по течению — плотина ГЭС и река здесь перемерзает только в декабре — январе. Если вообще перемерзает. Уровень воды все время пляшет и не дает закрепится закрайке по-настоящему. Сейчас у воды была небольшая рваная лента острого льда. Я перешагнул через нее и быстро пошел по воде, погружаясь по колени, пояс, грудь. Дыхание отказалось работать напрочь при такой температуре и я был не против. Потом я нырнул…Солнце лопнуло и погасло. Я скользил в глубину, не чувствуя своего тела. Жгучая вода отняла у меня кожу, зрение, слух. Я раскованно падал в холодный мрак ада и звучали в моем мозгу мольбы и проклятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44