Я проглотила их, как пригоршню морских мин, потому что даже вода была колючей, и заснула снова.
Окончательно я пришла в себя только через сутки. Никаких последствий, как будто я и не болела вовсе. Смутно помнилось появление в моей комнате Андрея, но может быть, мне это приснилось.
За завтраком я Андрея не нашла, зато его соседки по столику напали на меня, осведомляясь о здоровье. Оказывается, Андрей накануне устроил всему пансионату продразверстку, клянча у березовских старушек аспирин.
– Завтрак сама ему отнесешь? – поинтересовалась одна из тетушек.
Оказывается, соседки (из личных симпатий или от привычки о ком-то заботиться) носили молодому писателю завтрак, во время которого он спал, и ужин, во время которого он работал. Я не стала уточнять, почему должна относить скользкую овсянку сама, а взяла тарелку, стакан с чаем и отправилась к Андрею. На стук никто не ответил, дверь была не заперта, и я вошла.
Он спал, раскинувшись на кровати, как пьяный богатырь у дороги. Что-то отчаянное, театральное и трогательное было в его распахнутых руках, в бессильно упавшей на подушку буйной головушке. Я позвала его по имени. Он не услышал. Я осторожно поставила завтрак на стол.
На столе стояла маленькая печатная машинка, старая и облезлая. Стеклянный поднос, на котором полагалось находиться пожелтевшему графину с четой мутных стаканов, превратился в пепельницу, полную окурков, задушенных с особой жестокостью. Растрепанная пачка листов, отпечатанных, пересыпанных пеплом, лежала рядом.
Андрей не двигался, дышал ровно и спокойно. Я присела на стул и взялась за рукопись.
Это была середина некоего романа. Герои отдыхали на пляже. «Он вошел в море. После шторма вода оставалась холодной, ледяные волны бились о стройное мускулистое тело…» Через две страницы это самое тело уже прижималось к «дрожавшему, как в горячке», телу героини. Я хихикнула.
Скрипнула кровать, я поспешила оставить рукопись в покое, листы рассыпались по полу. Стройное мускулистое тело Андрея село в кровати, уставилось на меня и спросило быстро и хрипло:
– Ты что тут делаешь?
Я пожала плечами. Андрей странно на меня посмотрел и наконец улыбнулся, окончательно просыпаясь.
Были прогулки по берегу реки, еще закованной в лед, но вот-вот грозящей ожить. Потом был сам ледоход, глыбы льда, сине-зеленые на изломе, треск и грохот отламывающихся и прочь уносящихся льдин.
Окончательно стаял снег, подсохли дорожки. Андрей работал вечерами, я слушала радио в своей комнате, потом приносила ему ужин, потом завтрак. Так прошли две недели. Мы сделали вид, что забыли тот вечер, когда я так легкомысленно оказалась у Андрея в гостях и моя летучая жульническая простуда помешала нам, словно судьба пригрозила пальчиком: а вот этого не надо!
Роман Андрея двигался к концу. Он утверждал, что давно не работалось ему так быстро и легко. Мы решили это дело отметить.
Мы пили сухое вино прямо на воздухе, на еще влажной лавочке, пристроившейся у спуска к реке, откуда видно было землю вокруг нас на много километров – рощу в ложбине, ровное бурое поле, розовую коробку пансионата, несколько бледных строений рядом с ней.
– Странная ты девчонка, – сказал Андрей.
Мы замерзли сидеть на лавочке и теперь стояли рядышком, глядя на несущуюся внизу реку. Он прижат меня к себе спиной, обхватил руками за плечи, чтобы согреть. Моя макушка доходила ему до подбородка.
– Это почему?
– Не знаю… С тобой вроде бы легко, ты многое понимаешь. И при этом у тебя иногда такие бывают глаза, что как-то не по себе становится. Как будто я обманываю тебя, что ли… Мне кажется, тебя обидеть – все равно что пнуть собаку, которая бежит мимо.
– Ты считаешь, я могу укусить? – поинтересовалась я, сбитая с толку такой характеристикой.
Он заглянул мне в лицо, вздохнул и не ответил.
Ему было около тридцати. Он развелся несколько лет назад, потеряв всю прежнюю жизнь. Из чистого любопытства и желания проверить свои силы сварганил первый роман (он именно так и сказал – сварганил). Роман был принят на ура, заключили договор на следующий.
Он рассказывал мне что-то о постоянном поиске компромисса между собственным взглядом на вещи и шорами детективного жанра, между желанием рассказать о чем-то своем и требованиями издателя, между тем, что прячется в волшебном цилиндре фокусника, и тем, что ожидает увидеть вялая, ленивая, абсолютно безразличная публика.
Приехав в столицу с периферии, он снимал комнаты, а иногда просто сбегал в такие места, как Березовое, где не надо было ходить в магазин, готовить, мыть полы и гладить простыни. Здесь можно было работать в свое удовольствие и бродить по пустынным окрестностям, отдыхая от убийц, грабителей, суперменов и небывалых красавиц, плоских мультяшных персонажей, рождающихся в неровных строчках его рукописей. Поэтому он сидел в Березовом третий месяц. Поэтому мы и встретились.
В нем странным образом сочетались начитанность и простоватая манера речи, южный говорок, ощущение чего-то очень сильного и почти деревенского (чего-то, относящегося к понятию «настоящий мужик»: преувеличенная надежность, гипертрофированная земнородность облика и повадок) – с хорошим вкусом и склонностью к щегольству.
Носил он, например, дорогую и хорошую обувь, предпочитал светлые тона одежды, удобной и мягкой, высоко закатывал рукава пуловера – руки у него были крупные, изящные, лепные. Вот еще: замечательные были у Андрея глаза – прикрытые веки, равнодушие, сонный покой, – но лишь разговор заходил о чем-то интересном, глаза оживали, обнаруживая чудесные золотые искры в темно-серой радужке… Все очень просто – я влюбилась в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73