А везение, как известно, долго продолжаться не может. Мы радовались, как дети, при виде грибного рая и уже не сомневались, что никакой проблемы с едой для нас в тайге не возникнет. Как можно голодать, когда грибов вокруг несметная рать?!
Как же мы ошибались тогда... Мы и не предполагали, что самый вид грибов в котелке, их абсолютно пресный вкус очень скоро вызовут у нас отвращение. И весь этот рай, желанный в любое другое время, будем готовы отдать за черствый кусок хлеба и пару старых картофелин, щедро посыпанных солью.
Но жизнь так устроена, что человек властен только над тем, чем он обладает. Мы владели всей необъятной тайгой со многими тысячами тонн великолепных грибов, а хлеб и картошка нам являлись только во сне.
И между тем думалось невольно: вот это несметное грибное богатство каждый год пропадает. Появляется и гибнет, сгнив на корню. А что сделаешь? Остается только смириться... Всех грибов не собрать. Тайга—это не лес Подмосковья, который прочесывают миллионы людей.
... Спят друзья мои, измученные бессонной ночью. Придется еще посидеть одному: всем вместе на этот раз тесновато под крышей. Толя обычно отмерял расстояние между стойками аккуратно, неторопливо, и всегда у него получалось точно, а сейчас почему-то ошибся. Так что в этой берлоге мы можем лежать только на боку. Зато по сторонам жилища удалось сделать напуск из пленки—и получилась хорошая защита от ветра. Вот и выходит: либо одно, либо другое. И сам не знаю, что лучше.
К обеду мы получили награду за стойко перенесенную морозную ночь. С неба смело все облака, и появилось неожиданно жгучее солнце. Мы тотчас разоблачились и легли в траву, с трудом веря, что такое еще возможно для нас. Как хорошо это было... Право же, ради тех приятных минут стоило немного помучиться...
Осмотрел одежду, извлек из швов рубашки трех беспардонных клещей и без колебаний отнял у них жизнь. В конце концов они знали, на что шли и чем рисковали.
Толя долго неподвижно лежал, глядя на зеленую воду речонки, потом, будто вспомнив что-то, резко встал, взял топор и начал ожесточенно рубить землю. Я было подумал, что он ночью клад закопал, а теперь, взвесив все хорошенько, решил перепрятать его. Но я ошибался; он надумал разжиться червями. Видимо, так устроены все рыбаки: вид свободно гуляющей рыбы, еще неоприходованной, внушает им такое же чувство, как хорошему хозяину гвоздь, увиденный на дороге. Такой человек обязательно поднимет его и положит в карман.
Не знаю, всех ли пескарей Толя задумал пересадить в котелок, но четверых, самых доверчивых, он все-таки выудил. Будем их есть.
Видно, что рыбы довольно много в реке, но почему она игнорирует все притязания нашего друга— загадка. Может, все дело в наживке? Но Толя и слышать не хочет о том, чтобы нацепить на крючок какую-либо другую наживку. А мы с Лешей такие рыбаки, что не смогли бы поймать рыбу сачком в аквариуме.
Ягоды стали встречаться заметно реже. Костяника съежилась, усохла. Да и вообще начала попадаться гораздо реже, чем еще неделю назад. Земляничные листья сделались красными, такими яркими, что поневоле наклоняешься к ним, чтобы проверить: уж не краснеет ли еще одна запоздалая ягода? После той единственной землянички я готов был в это поверить.
Шиповник на наших глазах из оранжевого стал алым, рубиновым. Кожица его из жесткой превратилась в вяловатую, мягкую. Сладкие, приятные плоды. А малины мы так и не встретили больше. Хотя, думаю, она здесь еще не прошла: две недели назад мы видели на ее кустах множество завязей.
Клюква должна бы быть, но нам и с ней не везло, ни разу не встретили. Кустики брусники попадались, но по-прежнему без ягод.
Долгий, удивительной красоты закат подарила нам в этот вечер тайга. Лес на противоположном берегу реки, высвеченный лучами заходящего солнца, вспыхнул, как во время пожара. Красным сделалось все—стволы сосен, листва осин и берез, пожухшая и пожелтевшая, обдутая холодом осени. Мне показалось в эти минуты, что где-то, совсем близко, и вправду вспыхнул пожар и отблески его озарили тайгу...
Тихо вокруг. Отходит ко сну, затихая, тайга. Пролетела бесшумно сова. Кого-то, наверное, захватит врасплох... Угомонились дятлы, настучавшись вволю за целый день. Совсем тихо сделалось под зеленым сводом тайги. Ни единая птица не подаст голос в такое время.
И вдруг неожиданно послышалась незнакомая, спокойная трель. Она не встревожила тишину, а потихоньку вплеталась в нее. Вскоре и эта песнь оборвалась. Все. Уже ночь.
И я вспомнил другую — летнюю ночь—почти в самом центре Москвы. Я услыхал соловья. Стояли теплые июньские дни, старые тополя в нашем дворе на Серпуховке, где я прожил полжизни, матово светились, облитые светом полной луны, и в настежь открытые окна вливался их тяжеловатый, приятно щекочущий ноздри запах.
Я проснулся тогда не знаю сам от чего. Может, от того, что сделалось жарко, может, разбудил сильный резкий, неожиданный звук. Я уже вновь засыпал, как услышал звонкий, чистый голос какой-то птицы. Она пела так властно, уверенно, что невозможно было не вслушаться. Она заставляла слушать себя. А вслушавшись, с трудом поверил себе: соловей! Я ошибиться не мог, я знал, как поют соловьи, и тем более странным и необъяснимым для меня было его появление в городе. Долго я стоял у окна и слушал его...
А утром я узнал, что многие в нашем доме и в двух соседних домах его слышали. И так же, как и я, удивлялись: откуда он взялся в Москве? А соловей, видно, облюбовал наш двор, зеленый и тихий, окруженный большими домами, и три ночи подряд пел свои волшебные песни. А потом он улетел, сделалось пусто и тихо, и я, если случалось ночью проснуться, долго лежал, смутно надеясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56