Дрова, собранные в кучу возле костра, почернели, промокли. И я, глядя на них, обеспокоенно думал: будут ли они гореть теперь, мокрые?
Стало совсем темно. Лишь костер бросал желтые отсветы, вырывая у мрака небольшое пространство. Струи ливня хлестали с оглушительным треском по туго натянутой пленке, били по стволам и кронам деревьев, создавая ровный и громкий шорох. Как бы хорошо было спать сейчас в теплом доме, возле огня, поев хоть немного горячей картошки с хлебом и солью... Только где-то очень далеко это от нас...
Дров в костре оставалось все меньше—таяли почти на глазах, и я вылез под дождь, чтобы подбросить несколько сучьев потолще. Под дождем находился я всего секунд двадцать, а куртка промокла насквозь. Зато костер испытание выдержал: горел теперь ровно и высоко. Пламя поднялось такое большое, что мне показалось, будто струи дождя не достигают углей, а испаряются в воздухе.
Надеясь поддержать огонь в силе и слишком часто дров не подбрасывать, мы с Толей подтянули вплотную к костру, но с разных сторон два больших бревна. Так, что угли получились как бы зажатыми по бокам костра. А на эти бревна положили другие, поменьше. И те и другие, казалось, промокли насквозь. Я рассчитывал, что бревна будут гореть много позже, а прежде будут долгое время сохнуть и вдобавок послужат крышей костру.
Укладываясь спать, мы старались поплотнее прижаться друг к другу. Так ненадолго удавалось удержать тепло. Однако неуютно было в нашем логове, надо признаться...
Все молчали. Даже обычной «спокойной ночи» никто никому не сказал. В таких условиях это пожелание прозвучало бы подобно насмешке. Потом, окончательно осознав, что не уснуть, мы сели и стали глядеть на огонь. Толя сказал как-то очень тоскливо:
— Плохо, когда нет магазина...
Мы с Лешей промолчали, внутренне с ним горячо согласившись. Поерзав, Коваленко попросил Алексея:
— Включи свет, что ли... А то совсем темно стало...
Алексей на эту просьбу никак не отреагировал. Тогда Коваленко ее уточнил:
— Люстру, пожалуйста.
— Да он выключатель найти не может,—ответил я за Лешу.
— Не в этом дело, — присоединился к игре Алексей, — пробки перегорели.
Хорошо все же, что люди, когда им тоскливо, могут шутить. И дело даже не в качестве шутки, а в принципе. Раз человек шутит, значит, еще не все потеряно. Значит, есть еще силы, и, значит, осталась надежда. Кажется, даже теплее немного стало...
Выждав, снова легли. Надо попытаться уснуть.
Вокруг густая, кромешная тьма. Дождь в траве шелестит. Огненные языки нет-нет да и высовываются хищно в щели меж бревнами.
Когда-то и эти бревна были деревьями...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ночь была жуткая. Костер, хоть и сильно горел, грел мало. Тепло его к нам не доходило, а выйти к огню мы не могли из-за дождя. Ноги жгло, а тело и голова все время мерзли. Можно считать, что я совсем не спал в эту ночь. Толя тоже мучился, а Леша—ничего, приспособился. Да и комары, несмотря на ливень, не прятались и почему-то спать не желали. Им, как и нам, не спалось, и они срывали свою злость на нас.
Сытно, насколько это было возможно, позавтракав, Коваленко сделал официальное заявление, сводившееся к следующему: ему надоело есть одной с нами ложкой и он твердо намерен обзавестись собственной. Я сразу подумал, что это—начало падения: сначала он сделает ложку, потом соорудит индивидуальный шалаш и обнесет его изгородью, потом посадит личный малинник, потом построит телегу, потом... Дальше все ясно: мы потеряем его как товарища и полноценного члена нашего коллектива.
Коваленко одной ногой уже ступил на этот болотистый путь. Все мои неопровержимые доводы он, однако, пропустил мимо ушей, срубил небольшую березу и отделил от нее поленце сантиметров в тридцать длиной. Я предположил, что теперь он раскроет нож, а он взялся за топор, и я невольно подумал, что его работа будет топорной в конечном счете.
Как скульптор, увлеченно воплощающий замысел, принялся он отсекать лишнее дерево. Через некоторое время в его руках оказалось нечто внешне напоминающее гантель. «К чему бы это...» — думал я. Толя был так увлечен, что я не осмелился задать впрямую вопрос. Я знаю, что художники не любят, когда их отвлекают от работы вопросами.
Вооружившись ножом, Коваленко перешел к наиболее тонкой части работы и к исходу второго часа показал нам изделие: «Вот. Ложковилка». И действительно, на одном конце этого уникального и наверняка единственного— в мире столового прибора была сделана двузубая вилка, а на другом—ложка. По странному для меня стечению обстоятельств эта часть ложковилки и в фас и в профиль совершенно потрясающим образом походила на ковш землечерпалки средних размеров. Я только на мгновение представил ее в котелке, как сразу же понял: с Лешиной ложкой за ним не угнаться.
Наверное поэтому, а также потому, что дурной пример заразителен, я тоже решил сделать ложку. Когда Толя начинал свою работу, он сказал: «Я сделаю образцово-показательную ложку». Если он имел в виду показать, как быстро с ее помощью можно будет расправиться с котелком, то это у него, скорее всего, получилось. Я же предупредил откровенно: «А я сделаю загребущую ложку».
По правде сказать, я чувствовал себя крайне неважно от слабости, и резать ножом твердое дерево совсем не хотелось. Но я тоже решил приняться за дело.
Неожиданно для себя я увлекся и стал с ожесточением резать. Я забыл, что еще несколько минут назад чувствовал слабость, и ощутил неведомо откуда взявшийся прилив свежих сил. Я весь наполнился желанием скорее закончить работу и увидеть ее результат.
Стругая, я думал: интересное дело—если бы я не взялся за эту, ерундовую в общем работу, то лежал бы сейчас в апатии, вялый, полагая, что и в самом деле нет во мне сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56