сразу видно «с разных полюсов», говорили о них. Но из каких только краев не было в экипажной казарме: татары, финны, эстонцы, – прав Паюсов, в Петербурге, как в Вавилоне!..
Киселев отнюдь не держал себя начальнически, но ста­рик Паюсов чувствовал мягкую его, неусыпную власть над товарищами, потому ли, что было у юноши на душе спо­койнее и устроеннее, чем у них, и в нужный момент спо­койствие это заменяло опыт? Киселев оказался из тех «бывальцев», которые, собственно, еще нигде и не бы­вали, но привыкли, ничему не удивляться, столь много постигли они по книгам. От этого была в нем чудесная ласковость к людям, ничем не омраченная чуткость и вме­сте с тем какая-то обостренность восприятия. По Невскому он ходил словно по первопутку, а здесь, в доме Паюсова, сидел, будто в глухом бору. Но был он великий умелец до всего «рукодельного», мастерил даже деревянные часы. Все гости Паюсова любили песни. Собираясь в его доме, они особенно часто пели полюбившуюся старику «Матросокую заповедь»:
На Васильевском славном острове
Молодой матрос корабли снастил,
Корабли снастил и загадывал,
Как пойду, куда, где расстануся,
Рыбаком ли где кончу век я свой,
Иль в волнах морских обрету покой.
Только знай, жена, на судьбу свою
Никогда нигде не пожалуюсь,
Что видал – видал, что терпел – терпел,
Оттого ли мне столько в жизни дел,
Оттого ли я лишь душой томлюсь,
Коль корабль мой наплаву стоит?
Плакал младенец в люльке, напуганный голосами, его брали на руки матросы. Боязливо жалась у дверей при­шедшая к старику «баба-неуделка», так звали Маркеловну, расторопную вдову из слободки, поочередно помо­гавшую в холостых матросских домах по хозяйству. Ча­дила лампа, косматые тени метались на стенах, завешан­ных иконами и лубками, хлопал ставнями ветер, и где-то на перевозе ожидали Паюсова. Но старику ни до чего не было дела! Он весь отдавался песне. Только проводив гостей, выходил на ночь к инвалидной своей команде, при­тихший и поласковевший, словно после молебствия.
Прошел месяц с того дня, когда встретил Паюсов Михаила Петровича на перевозе. Зима, наконец, вошла в силу. Река лежала в снегу, свернувшись калачиком, от­деленная от берега еле заметной кромкой. Снег завалил дороги, запорошил дома и поднялся над берегом огромной горой. В морозном воздухе стали отчетливее слышны гудки мастерских, расположенных на берегу, и звон ко­локольцев. Тройки мчались через Охту мимо верфи и эки­пажных казарм.
Однажды лейтенанту Лазареву сказали, что его ждут выстроенные на палубе матросы, готовившие корабли в плаванье.
– С вами просятся в вояж, добровольцами, – доло­жил дежурный офицер.
Был вечер. Лазарев в шубе, накинутой поверх шинели, вышел к матросам и, вглядываясь в темную, замершую при его приближении шеренгу, спросил:
– Знаете ли, что ждет вас, братцы? Куда проситесь, на что идете?
– Так точно, ваше благородие, знаем! – раздалось в ответ.
– Землю искать, ваше благородие! – ответил Абросим Скукка.
Его поддержали:
– Нашли же мы, русские, земли в Америке, насе­лили их…
– Мы, русские! – повторил вслед за ними Лазарев. Он твердо решил не брать на корабль иностранцев и теперь разговор с матросами как бы укреплял его в этом решении.
– Есть ли среди вас матрос Май-Избай?
Он помнил просьбу Паюсова и хотел, чтобы Май-Из­бай рассказал здесь о себе и своих товарищах.
Май-Избай вышел вперед и вдруг в охватившем его волнении снял шапку. Сзади что-то шепнули ему, но он не слышал, голосом сильным и звонким, как бы давая клятву, сказал:
– Крепостной я, помещика Топоркова дворовый, учился в городе, в матросы взят. Примите к себе, ваше благородие, ничего не страшусь, одного только: на берегу остаться… И они также… – Он показал взглядом на това­рищей.
Лейтенант понял, что всякие расспросы могут лишь оби­деть этого человека, доверившего ему лучшие свои чувства и свою жизнь, которой, сложись все иначе, владел бы по­мещик Топорков, никогда бы не услышавший от своего дворового таких слов.
– Надень шапку. Экий ты, братец! – проворчал лей­тенант и скомандовал: – Разойдись!
Он тут же приказал подать ему описок добровольцев.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Петербургские знакомства принесли Маше и радости, и огорчения. Хорошо было на катке в Петергофе, куда возил ее брат Алексей: роговая музыка, танцы «а льду, маскарад, огни фейерверка, шутливо-светские разговоры, в которых надо не растеряться и не обнаружить свою про­винциальность. Интересно еа вечерах у Карамзиных, где довелось ей встретить адмирала Шишкова, Дениса Давы­дова и мимоходом Пушкина. Пушкина лицейской поры, бурного, ясноглазого, с твердым, стремительно выдвину тым вперед подбородком и следами конфетти в рыжеватых волосах после бала, на котором уже успел побывать. Здесь бывали три брата Лазаревых, и надо было видеть, с какой ревнивой гордостью держали они возле себя се­стру, статную, с открытым, смелым лицом, взволнованную ощущением своей молодости и красоты. С каким милым недоумением, не умея скрыть своих чувств, глядела она на чопорных старух, окаменело сидевших у камина, и на без­заботно болтливую княжну Чибисову, племянницу хозяи­на дома. Машу одинаково отпугивала и беспечность, и скаредность мысли.
Проще было в обширном доме Крузенштерна, всегда заполненном приезжими моряками. Куда только не ехали нашедшие себе приют у Ивана Федоровича! На Аляску и на Азов. Самые разные люди собирались здесь, но всех их объединяла неуемная любовь к странствованию, и всем им, казалось, не было места в столице! Здесь гостили мо­лодые мичманы Михаил Рейнеке и Павел Нахимов. Оба были хорошо знакомы Лазаревым:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10