Постепенно, по мере продвижения работы, не только я, но и сам профессор
пришли к убеждению, что мы стоим на пороге значительного открытия в
теоретической астрофизике, которое позволит объяснить множество доселе
непонятных экспериментальных данных. Ведь результаты, полученные в
последние два-три года перед этим с помощью, космической обсерватории
"Стеллар", противоречили прежним теоретическим представлениям - а мои
построения были близки к тому, чтобы объяснить их в рамках вполне
законченной теории. И, значит, дать новые предсказания.
Тогда казалось, что цель совсем рядом. Но на деле она была еще ближе,
чем я думал.
А споткнулся я на сущем, как мне тогда показалось, пустяке. На такой
мелочи, что просто дрожь пробирает. На одном интеграле. Интеграл, правда,
был действительно заковыристый. Провозившись с ним дня три и совершенно
потеряв терпение - просто потому, что не ожидал такой вот неожиданной
подножки, когда, казалось, решение совсем рядом, и все катилось к
успешному завершению работы - я попытался подсунуть его кое-кому из
коллег, и даже самому профессору, но никто из них не нашел новых, еще не
испробованных мною подходов, и в итоге я остался с общей рекомендацией
подсчитать его численно, на компьютере. Чтобы дать такой совет особого
интеллекта не требуется. Только дело в том, что далеко не все задачи
компьютеру подвластны - специалисты, занимающиеся проблемами вычислимости,
меня поймут. И уже после первых же пробных расчетов я пришел к убеждению,
что данный интеграл относится как раз к разряду невычислимых, то есть
таких, для которых время их вычисления при повышении точности результата,
скажем, в два раза возрастает в большее количество раз. Необходимое мне
значение точности численного интегрирования оказывалось поэтому
недостижимым в принципе. Нет, этот интеграл требовалось взять
аналитически, это был единственный реальный путь. И именно на этом пути я
и совершил роковую ошибку.
Я положил этот интеграл равным две трети пи.
Не потому, что имел для этого хоть какие-то реальные основания.
Нет - просто потому, что такой результат идеальным образом вписывался
в построенную мной теорию. И мне показалось, что я имею право пойти здесь
на подлог - а это был именно подлог, ведь ни в одной из своих публикаций я
не решился сослаться на произвольность этого предположения. Я находил себе
оправдание в том, что Вселенная должна быть устроена разумным образом,
должна описываться законченными и внутренне непротиворечивыми теориями, а
потому сама логика вещей подсказывает, что злосчастный интеграл должен
иметь именно такую, необходимую мне величину.
Позже, когда мы уже вдвоем с профессором Ранкором занялись снова этим
интегралом, пытаясь понять, что же произошло с нашим миром, мы выяснили
удивительную вещь - он принадлежал, оказывается, к обширному классу так
называемых интегралов Лаггера, которые, как было доказано, не имеют
определенной величины - я не специалист в области анализа, и так и не
понял всей глубины заключенной в этом математической премудрости. Для меня
важно, что, формально я имел право присвоить этому интегралу именно такую
величину - я же не мог предвидеть последствий своего шага.
Я и помыслить, конечно, не мог, что повлечет за собой такой поступок!
Я вообще тогда, как теперь понимаю, ни о чем не думал - только о том,
что вот, наконец, достиг желанной цели. Решил-таки задачу, использовав
принципиально новый подход, и тем самым осуществил настоящий прорыв в
науке. Мне уже виделось, что моя работа, в которой подводился итог
проведенных исследований, выходит на первые места в индексе цитирования, я
уже не сомневался, что примененный подход будет носить мое имя, и впереди,
еще недостижимая, но уже приобретающая конкретные очертания, замаячила
Нобелевка. Конечно, мечтать об этом не возбраняется ни одному ученому, но
ей-богу, я имел для такой мечты основания, и это признавалось тогда всеми,
с кем я работал. Даже профессор Ранкор, обычно весьма сдержанный в своих
оценках, как-то раз обмолвился, что я, судя по всему, пойду в науке
гораздо дальше его самого. Он не завидовал мне - он мною гордился. Хотя на
самом деле я достоин был презрения, ибо в то время совершенно выбросил из
головы даже воспоминания о совершенном подлоге. Я считал, что множившиеся
экспериментальные подтверждения правильности моей теории служат
достаточным оправданием весьма произвольного предположения, и не спешил
снова вернуться к анализу сомнительного звена в цепи моих теоретических
построений. Теперь именно эта моя тогдашняя успокоенность, почивание на
лаврах, которому я тогда предавался, терзают мою душу и не дают спокойно
спать по ночам. Ведь - кто знает? - быть может, тогда еще были шансы все
исправить?
Первый сигнал тревоги прозвучал в ноябре прошлого года, когда начали
поступать данные с только что выведенного на орбиту спутника наблюдения за
Солнцем "Солар-иж". Правда, я лично стоял несколько в стороне от обработки
получаемой с него информации - набирал статистику по звездам шаровых
скоплений, используя результаты наземных наблюдений в оптическом
диапазоне. Поэтому тот разговор с профессором Ранкором был для меня
совершенно неожиданным.
Помнится, еще утром, заглянув зачем-то в его кабинет, я поразился его
усталому виду и какому-то отрешенному взгляду, которым он меня встретил.
1 2 3 4 5 6