Там, где все стабильно и
неизменно, разум проигрывает в схватке с приспособляемостью.
Поэтому разум - это бунт против неизменного мира, а разумный,
мыслящий человек - всегда бунтарь. С самого зарождения
цивилизации человек не соглашался с тем, что его окружало,
человек творил, он изменял окружающий мир и изменялся сам, и
именно это и позволило ему, такому слабому и неприспособленному,
подчинить себе всю Галактику.
Тугрина понесло. Он даже раскраснелся весь от этой речи.
Никогда не думал, что у него настолько нарушен пигментный баланс.
-Хороша была бы цивилизация, если бы все подряд были
бунтарями,- сказал Регг,- Долго бы она просуществовала.
-А долго ли просуществует цивилизация, где вообще нет бунтарей?
Долго ли просуществует в меняющемся мире цивилизация, где все
истины считаются вечными и неизменными, где каждая новая идея
встречается в штыки?
Я уже не раз все это от него слышал. И долдонит, и долдонит
одно и то же. Задурили ему когда-то в молодости голову, вот он и
не может до сих пор успокоиться. Хорошо еще, умею я отключаться.
Я прикрыл глаза и задремал. И только минут через десять,
почувствовав, что в кают-компании стало необычайно тихо, очнулся
и огляделся по сторонам. Все, даже наш старик капитан, который и
в рубке постоянно дремлет, внимательно слушали Тугрина.
-Это для вас для всех они крабиллусы,- говорил тот, ни к кому
в отдельности не обращаясь,- Я тоже их когда-то называл так. Но
однажды я увидел, на что способны эти твари, и с тех пор не могу
называть их иначе, как слизняками.
Случилось это лет шестьдесят, наверное, назад. Мы с Элхоном
работали тогда в Свободном поиске. Было тогда такое подразделение
в Галактическом флоте. Потом его упразднили: кого сейчас могут
интересовать тайны, что еще хранит наша Галактика? Но во времена
моей молодости Свободный поиск существовал, и шли туда самые
смелые и способные пилоты.
Скромностью Тугрин никогда не отличался.
-Во время того трижды поклятого полета мы с Элхоном
обследовали сектор ЭД-86,- продолжил он,- Для тех, кто не знает,
поясню: это два рассеянных скопления на периферии первого
спирального рукава по полторы-две тысячи звезд в каждом. Чтобы
обследовать эти скопления детально, потребовалась бы солидная
экспедиция из нескольких десятков звездолетов. Мы же, работая в
Свободном поиске, многократно снижали затраты, указывая, куда
следует направить исследовательские отряды, а какие объекты не
представляют интереса. Искали мы все, что угодно: и планеты,
пригодные для жизни, и обитаемые миры, и запасы минерального
сырья, и необычные формы живых организмов, а попутно, где только
это оказывалось возможным, занимались охотой на слизняков. Я
вижу, кое-кого здесь это коробит, но тогда, к вашему сведению,
слизняков промышляли по всей Галактике. Ведь мимикрическая железа
этих тварей - та самая, что позволяет им столь быстро менять свой
облик - содержит огромное количество редкоземельных элементов. А
тогда потребность в этих элементах вдруг резко возросла -
теперь-то я понимаю, почему. И нас попросту обязывали везде, где
только можно, охотиться на крабиллусов - слизняки тогда
попадались в своем первозданном виде почти везде. Лично мне охота
эта никогда удовольствия не доставляла. Тягостно ощущать себя
убийцей, лишающим жизни другое существо ради каких-то преходящих
ценностей. Другое дело, когда убиваешь врага...
И вот, когда работа наша уже близилась к завершению и пора
было думать о возвращении на базу, произошло несчастье.
Заканчивалась моя вахта. Я вывел скутер из очередного траверза
неподалеку от двойной звезды, убедился, что в ближнем
пространстве нет ничего угрожающего, встал и пошел будить Элхона.
Устал я зверски, потому что больше суток не вылезал из пилотского
кресла, решив дать Элхону как следует отоспаться - вот уже
несколько дней, как он чувствовал какое-то недомогание.
Когда, войдя в каюту, я тронул его за плечо, чтобы разбудить,
то сразу почувствовал, что дело неладно. Он лежал совершенно
неподвижно, отвернувшись к стене, и, казалось, даже не дышал. Я
снова коснулся его плеча - оно было горячим, это чувствовалось
даже сквозь ткань рубашки. На попытки разбудить его он никак не
реагировал. С трудом удалось мне перевернуть его на спину - тело
было как резиновое, руки, согнутые в локтях, торчали теперь вверх
и не желали разгибаться, колени были прижаты к животу, а голова
откинута назад, так что затылок вдавился в подушку. Я приложил
ухо к его груди - сердце билось едва слышно. Пульс почти не
прощупывался.
Я не медик, но кое-чему нас тогда обучали. Распознать
лихорадку Кэлбо особого труда не составило. Болезнь крайне
тяжелая, но вполне излечимая, если вовремя оказать помощь.
Достаточно ввести пять доз универсальной вакцины Штарра - было
тогда такое лекарство. Вы, конечно, о нем и не слыхали, как и о
самой лихорадке Кэлбо - вот уже лет двадцать, как не отмечено ни
одного случая этого заболевания. Что очень странно - ведь
возбудитель выявить не удалось, и меры профилактики не были
разработаны.
Впрочем, если знать, в чем дело, то ничего странного в этом
факте нет.
Я кинулся к аптечке, вскрыл контейнер срочной помощи и стал
рыться в содержимом. Знакомой коробки с красными и фиолетовыми
полосами не оказалось. Как выяснилось позднее, незадолго до
нашего вылета пришли новые указания о комплектации аптечек на
скутерах свободного поиска. Вакцину Штарра заменили несколькими
более эффективными препаратами направленного действия - но ни
один из этих препаратов не помогал при лихорадке Кэлбо.
1 2 3 4 5