Я сразу ушла, даже не посмотрев, полна ли еще Чаша, стоявшая на
столике у кровати. Мне значительно интереснее был Зал Плача и моя роль в
нем, чем точное время, когда умрет прабабушка, когда последний вздох
слетит с ее губ. В конце концов, это интимный момент, а оплакивание - акт
публичный. В свои тринадцать лет мне не терпелось показать свою печаль
публике, завоевать себе аплодисменты и бессмертье для прабабушки. Теперь я
знаю, что весь наш траур, все наши оплакивания, все внешние знаки наших
ритуалов - ничто по сравнению с одним быстрым мигом, когда освобождается
душа. Я шокирую тебя своей ересью? О, дитя, ересь - привилегия стариков.
Я, не оглянувшись, выбежала из темной комнаты, сбежала по лестнице и
окунулась в тепло солнечного света. Моя мама и ее мама уже ушли в Зал. Я
зашагала туда же под медленные звуки похоронных барабанов, игре на которых
всегда обучались кузены моих кузенов. Сердце мое рвалось вперед.
Зал оказался даже больше, чем я себе представляла. Большие массивные
пилястры с каннелюрами и резными капителями поддерживали крышу. Я видела
здание издали - а кто не видел? - оно доминировало на нашей маленькой
городской площади. Но мне никогда не разрешали подходить настолько близко,
чтобы рассмотреть резьбу. Она соответствовала назначению зала: плачущие
женщины, их длинные волосы спадают причудливыми водопадами. Тебе смешно.
Только в деревне можно увидеть такой банальный сюжет. Конечно, это был
далеко не самый значительный Зал, но в моих глазах он был великолепен,
каждая плачущая фигура была памятником горю. Я жадно впитывала все, желая
быть частью этого.
Стражу в воротах я назвала свое имя и клан, а он послал гонца внутрь.
Вскоре появилась мама и начала что-то вполголоса говорить привратнику,
убеждая его, что для меня уже пришло время. Он пропустил меня, сверкнув
короткой улыбкой из-под усов.
Мы поднялись по ступеням, выбитым прошедшими по ним ногами за многие
годы, и вошли в Зал. Внутри Зала кланы уже украсили свои столы, и маме
пришлось прокладывать путь через этот хаос к нашему обычному месту, что
она сделала с легкостью, выработанной многолетней привычкой. Под знаменами
наших цветов и изображением мельничного жернова стоял стол, имевший форму
почки. Он был покрыт записками с упоминанием умирающих близких. В нашем
клане в этом году умирало трое, считая мою прабабушку на чердаке. Я все
еще помню наизусть линии рождения остальных двух. Касса-Кания, дочь
Касса-Кании, дочери Кассуа-Кании, дочери Камма-Кании была одной из них.
Пери-Пания, дочь Перри-Пании, дочери Перса-Пании, дочери Персис-Пании была
второй. И, конечно, по своей прямой линии я до сих пор могу назвать имена
до двадцать первого колена. Линия нашего рода не прерывалась, все - Лании,
к которым принадлежу и я, хотя мне иногда хочется смеяться над собой, над
неумеренной гордостью. На самом деле я - последняя Лания. Обо мне никто
по-настоящему не будет плакать, в семье нет сестры, нет ребенка; иногда
это меня беспокоит. Мои маленькие сестры умерли до меня, когда я была еще
слишком молода, чтобы оплакивать их, а мои братья оказались неспособными
продолжить род.
Дочери Касса-Кании и Пери-Пании уже были там. У них не было
собственного чердака для оплакивания и не было подрастающих плакальщиц,
готовящихся к своему первому посещению Зала. У них, бедняжек, рождались
только сыновья. Мои маленькие сестрички умерли во время одной из зимних
эпидемий: их маленькие ротики широко растянулись в улыбке смерти, веки
были прикрыты резными похоронными камнями. Хотя я официально не оплакивала
их, я безусловно практиковалась в оплакивании, играя с мальчиками.
Наш стол был забросан изображениями смерти. Это было, конечно, до
того, как появились пришельцы с неба со своими странными аппаратами,
которые улавливают отпечатки жизни и переносят их на маленькие листки. А,
поскольку дочери Касса-Кании славились уменьем рисовать, на столе было
много табличек со стенаниями, украшенных орнаментом. Но, несмотря на все
богатство поминальных записок, на столе, по моему мнению, был беспорядок,
и это очень беспокоило меня.
Я тихонько сказала маме:
- Можно, я приведу в порядок то, что относится к прабабушке?
Сначала она покачала головой, и ее черные седеющие волосы рассыпались
по плечам, как у плачущих женщин на колонне. Но она просто не поняла, что
меня огорчает беспорядок, и подумала, что мне не терпится показать свою
молодую прыть. Меня все еще, видимо, считали слишком маленькой, чтобы
доверить мне больше, чем наблюдать, слушать - и учиться. Я должна была
сначала стать помощницей плакальщицы, одной из моих старших кузин. У меня,
при всей моей славе гения, был скудный опыт, всего лишь игры ребенка с
детьми (и притом с братьями). Я не знала истории, не знала наизусть ни
одного из лучших сказаний, и могла только изрекать менее значительные
песни и рассказы людей. Поэтому меня отправили прочь, пока работали
старшие женщины; меня послали посмотреть на другие столы в Зале, открыть
для себя разнообразные этапы и формы Оплакивания.
Увы, на других столах был такой же беспорядок, как на нашем, потому
что, как я уже говорила, мы принадлежали всего лишь к очень
второстепенному Залу и здешние плакальщицы не были искушены в тонкостях
убранства. На одном-двух столах проявлялись простые эмоции, которые я
впоследствии пыталась воспроизвести в своих работах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54