В ответ на такую милостивейшую речь все везиры и царедворцы начали восклицать: «Да продлится жизнь шаха до дня преставления! Да не уменьшится никогда тень его! Что мы за собаки, чтоб не принимать франкского лекарства, когда шах прикажет? Слава аллаху, мы жертвы шаха, мы его рабы и охотно положим за него наши головы и животы! Да наделит его аллах вожделенным здоровьем! Да ниспошлёт он ему торжество над всеми его врагами!»
Затем главный постельничий поднёс Убежищу мира на золотом подносе коробочку с пилюлями франкского доктора. Шах взял её в руки, призвал к себе главного своего врача, мирзу Ахмака, и приказал ему обойти всех присутствовавших по очереди, начиная с верховного везира, и каждому положить в рот по одной пилюле; после чего подали им запить предписанным от доктора зельем.
Глубокое молчание, последовавшее за этим приёмом, продолжалось несколько времени. Шах между тем пристально всматривался в лица своих сановников, наблюдая первое действие лекарства. Когда все губы, приведённые в кривляние горькостью зелья, пришли в естественное своё положение, разговор начался о делах Фарангистана. Шах предлагал разные на этот счёт вопросы, на которые присутствующие отвечали по крайнему своему разумению.
Наконец лекарство начало действовать. Главный казначей, плотный и грубый мужчина, который на все речи шаха постоянно отвечал: «Да! Да!» – первый ощутил в себе резкие свойства пилюли, которая привела в движение старые в теле его проказы. Между тем как общее внимание, которого он сделался предметом, ещё более усиливало его смущение, длинный, тонкий, сухощавый государственный секретарь вдруг побледнел как полотно и облился холодным потом, а главный церемониймейстер, схватясь обеими руками за живот, устремил жалкие взоры на шаха и, казалось, умолял о позволении удалиться из его присутствия. Прочие везиры и ханы поочерёдно обнаружили на себе те же самые припадки; один только верховный веэир храбро выдержал опыт и, Закрываясь концом рукава, смеялся тихонько страданиям своих сотоварищей. Шах тотчас распустил собрание и, приказав мирзе Ахмаку лично смотреть за действием неверного лекарства над верными рабами Порога – для доклада ему о том завтра, сам удалился в гарем.
Хаким-баши имел теперь неверного соперника в своих руках. Он так напугал шаха картиною ужаснейших опустошений, произведённых пилюлями франка в желудках «подпор» Персидского Государства, что тот решился отнюдь не принимать его лекарства, и всё дело предано было забвению.
– Наша взяла! друг мой Хаджи! – вскричал хаким-баши, вне себя от восхищения, при первом со мной свидании. – Мы сожгли отца этого банкрута, домо-опустелого франка! Что он за такой пёс, чтоб лечить ему Царя царей? Эта честь принадлежит исключительно мне – таким врачам, как я. Нам какая нужда до его новых изобретений и ухищрений? Как делали наши отцы, так будем делать и мы; чем они исцелялись, тем и мы будем здоровы. Конец концов, Лукман, Джалинус, Ибн-Сина были тоже некто и могли б ещё осквернить гробы отцов всех докторов франкских.
Глава XVIII
Объяснение с мирзою Ахмаком насчёт жалованья. Неудача. Праздность. Любовь
Я жил в доме мирзы Ахмака более как друг, нежели как слуга. Он позволял мне сидеть в его присутствии, приглашал меня к обедам и давал курить из своего кальяна. В то же самое время я не пропускал случаев есть, пить и курить с его слугами. Этот образ жизни отнюдь не соответствовал моим видам. Всё, что получил я от него по настоящее время, заключалось в двух червонцах, исторгнутых у него за пилюлю собственным моим проворством. Я решился с ним объясниться.
Один раз хаким-баши возвратился из арка, восхищённый ласковым приёмом шаха, который заставил его дожидаться без туфлей под своим окном, на краю мраморного пруда, только два часочка, вместо обыкновенных шести часов. Он с восторгом пересказывал мне, как Средоточие вселенной бранит франкского доктора и уверяет, что он недостоин носить башмаки за мирзою Ахмаком. Я воспользовался таким счастливым расположением духа и сказал:
– Конечно, шах говорит правду. Кто найдётся равный вам во всей Персии? Ежели франки хотят знать, что такое значит врачебная наука, то пусть приходят поучиться у вас. Машаллах! вы золото, жемчуг, истинное сокровище для нашего шаха!
Мирза Ахмак улыбнулся, взял кальян из своих уст и отдал его мне, гладя себе бороду и покручивая усы с приметным удовольствием.
– Я желал бы, когда угодно аллаху, быть участником вашей славы; но я менее собаки – я ничто – лишь кусок ничтожной глины, получающей всё своё благоухание от соседства с розою.
– Это что за речи, Хаджи? – воскликнул мирза. – Вы уныли духом, что ли?
– Я скажу вам притчу, мирза, – промолвил я. – В оное время была собака, видом и уловками очень похожая на волка. Она бегала по лесам и давила баранов вместе с волками, а возвратясь домой, жила с собаками, как настоящая собака, и приставала ко всем их забавам. Но мало-помалу собаки приметили, что она братается с водками, и начали от неё бегать. Вскоре потом и волки открыли, что она не их сестра, а из прямых собак, и исключили её из своего общества. Отринутая всеми и удручённая голодом, она решилась наконец быть или волком, или собакою.
– Какая же заключается в этой притче мудрость? – спросил мирза.
– А вот какая мудрость, – отвечал я. – Эта собака – я. Вы позволяете мне сидеть вместе с вами, курить из вашего кальяна и беседовать с вашими друзьями: но какая мне от этого польза? Я всё-таки остаюсь слугою, хотя и не участвую в выгодах этого звания. Я ничего не получаю. Определите мне, мирза, какую-нибудь постоянную должность в вашем доме и назначьте жалованье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150