Наслушавшись в Стамбуле столько дивных вещей об этом народе, нам было приятно познакомиться с ними покороче. Мой посол тотчас же сблизился с французским, и мы провели с ними целые сутки на поле, под палатками.
Мы представляли себе, что найдём их грустными, унылыми, опечаленными; что, лишась благоволения Средоточия вселенной, Тени аллаха на земле, они, едва только раскинут свои палатки, сядут себе по уголкам, насыплют на головы пеплу и станут сетовать о своём нссчастии. Нисколько! Таких сумасшедших шутов Персия подлинно не видала со времён Заратуштры! Они целый день пели, плясали, смеялись; делали разные фигли; говорили все вместе, один громче другого, и без всякого чинопочитания, как будто между ними не было ни старшего, ни младшего. Ковры казались им безделицею: они бегали и вертелись по ним в сапогах, в наших даже палатках. Приводя на мысль труд, принятый мною недавно в собирании сведений об их народе, я полагал, что уже имею некоторое право на этих неверных: я знал множество подробностей об их правительстве, о Бунапурте, его завоеваниях, так что мог считать себя полуфранком. Потому-то и я пустился скоморошничать вместе с ними. Мы вовсе не понимали друга друга; однако жарко разговаривали между собою, каждый на своём языке; и после всякого подобного сообщения они хохотали, и я хохотал, – и нам было очень весело. Я внимательно прислушивался к звукам их языка, стараясь удостовериться, нет ли в нём какого-нибудь сходства с персидским; но слова лились у них так быстро, что не было возможности различить одно от другого. Для этого я отметил в своём дневнике только те приветствия и звуки, которые, в разговоре их со мною, чаще других поражали мой слух, именно: Mon ami! sacre Persan! L'Empereur – и Paris.
Невзирая на разные их странности, мы вообще полюбили этих неверных и даже находили в их характере некоторое сходство с нашим. «Хотя им никак нельзя избегнуть аду, – рассуждали мы про себя, – но, с таким отчаянным нравом, им и там будет веселее, нежели прочим франкам».
На следующее утро мы распрощались и поехали всяк в свою сторону: они, смеясь, щебеча, потрясая воздух радостными кликами; мы, терзаясь беспокойством насчёт нашего приёму в Тегеране, и с трепетом при мысли, что должны вскоре предстать перед грозным лицом царя всей земной поверхности.
Глава XXXII
Прибытие в Тегеран. Приём английского посла. Переговоры о церемониале. Аудиенция. Хаджи-Баба – отличный дипломат
Мой начальник удостоился со стороны шаха весьма благосклонного приёму. Убежище мира был очень доволен привезёнными им стамбульскими понятиями об Европе и уверенностью, с какою мирза Фируз отвечал ему на вопросы о разных западных народах. Слово «не могу знать», во всяком случае почитаемое у шаха преступлением, ни разу не вырвалось из уст речистого посланника: он так смело и решительно рассуждал о франках, их нравах, обычаях и взаимных политических соотношениях, как будто родился и воспитывался в Доме неверия.
Едва только сделалось известным, что я был «вестоловом» мирзы Фируза в Стамбуле и участвовал в сочинении знаменитой истории Фарангистана, все стали смотреть на меня с уважением, как на человека, постигшего хитрости неверных. Я прославился знающим Европу лучше, нежели сам отец франков. Везиры и высокие сановники обращались ко мне с вопросами касательно Бунапурта, англичан и Кумпани, и я, не запинаясь, удовлетворял их любопытству, хотя с большою осмотрительностью, боясь дурных последствий. В самонадеянности не уступал я никому в свете, и самому даже мирзе Фирузу; но, чувствуя зависимость моего положения, должен был изворачиваться, как лисица между собаками, и проводил дни в беспрестанном опасении то быть сочтённым невеждою, то потерять уши, когда покажусь слишком сведущим. За всем тем, искусно поддерживая друг друга, мы с послом врали беспрепятственно, что только нам ни приходило в голову, и брадатые мирзы слушали нас с удивлением. «В царстве глухих и ослиный рёв – музыка».
Английский посол вступил в Тегеран за несколько дней до нашего возвращения. Приём его, по словам очевидцев, был чрезвычайно блистателен: лестнее его такой неверный пёс, как он, ничего и ожидать не мог от наместника последнего пророка. Почести, оказанные ему при этом случае, возбудили общее негодование правоверных: многие муллы утверждали, что мы сами стали гяурами, принимая гяура с таким благоговением. На пути, в разных местах, торжественно убивали быков перед его лошадью. Дорога, которою он ехал, нередко была усыпана сахаром и цветами, и, при въезде его в города и столицу, музыканты играли на трубах, что у нас позволяется только членам царствующего дома. Но умнейшие богословы утешали себя мыслью, что эта честь воздавалась не лицу неверного, а просто неверному золоту, которое так же чисто, как и сам Коран.
По прибытии посла в столицу новые доказательства неслыханного благоволения со стороны шаха изумили и встревожили жителей. У одного из ханов велено было отнять великолепный дом и отдать посольству со всею находившеюся в нём утварью. От другого смежного дома отделили прекрасный сад и присоединили к жительству дорогих гостей. Главный казначей получил приказание содержать их на свой счёт до тех пор, пока не уедут, а с придворных чиновников и служителей собрали поголовную подать шалями, на почётные кафтаны для посла и чиновников миссии. Царевичам и вельможам предложено было дарить этих иностранцев подарками, а всем вообще строжайше подтверждено не оскорблять их ни делом, ни словом и стараться угождать им на всяком шагу.
Такая беспримерная снисходительность могла бы, казалось, удовольствовать этих неверных, но домогательства их возрастали по мере оказываемых им отличий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150