Хорошо знать и вместе с тем хранить спокойствие. Залог его — не только зоркость наших чекистов. Главная сила, которая противостоит проискам врага, в нас самих.Эта сила — наша уверенность в правильности избранного нами пути, вера в ленинские предначертанья. С Лениным в жизни шаг сверяй. Твердо знать, что будущее принадлежит нам, людям труда и мира, верить в это всеми силами души, и в тайной, ни на час не прекращающейся войне выпадет из вражеских рук любое оружие.Но мы увлеклись разговором с тобой, друг читатель. Пора вернуться к нашему повествованию. Вот что сказал полковник Черноков, несколько лет спустя вспоминая события, разыгравшиеся в горах близ Мертвого города:«И вот тогда-то корзинщик Мамед встретил тебя, мальчугана, растерянно бродившего в толпе, и сказал тебе, чтобы ты был мужественным и, как полагается мужчине, спокойно встретил несчастье. Пограничники, сказал он, пытались арестовать твоего отчима и твою мать, — по слухам, отчим бежал, а мать убита». ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Что произошло на горной тропинке. — Суд семьи. — Как четыре брата вынесли приговор, а пятый брат отсрочил его исполнение. Баширова унесли на руках, и ближайшие часы после этого встают в моей памяти, покрытые каким-то туманом.Мне нужен был Черноков. Я должен был рассказать ему о том, что я видел в погребе разрушенного дома. Чужие, незнакомые люди метались вокруг меня, я слышал плач женщин, хриплые от ярости выкрики мужчин и бесконечные пересуды о том, кто был убийца и кто подучил его стрелять, и какой же шарлатан этот мулла, который наотрез отказался исцелить раненого Баширова.На меня никто не обращал внимания. Меня толкали. Толпа носила меня то в одну, то в другую сторону. У меня кружилась голова, мне наступали на ноги; честно говоря, мне хотелось плакать от сознания своего бессилия. Был момент, когда меня занесло течением (я говорю течением, потому что не знаю, как иначе назвать потоки людей, стремившихся в разные стороны), был момент, повторяю, когда меня занесло течением к палатке.Я удивился. Оказывается, в то время как толпа металась в панике, в ярости, в негодовании, он, наш мулла, продолжал делать свое дело. Он исцелял. Направо от него стояло человек пять калек, которые побросали свои костыли и повязки и бойко славословили господа бога. Перед ним, в ожидании чуда, бился на ковре эпилептик, а налево ждал своей очереди хромой, видимо, последний из небольшого запаса калек, предназначенных к исцелению.Странно было смотреть на них, занимавшихся своим, теперь уже никому не интересным делом. Кругом волновались и двигались тысячи потрясенных людей, не обращавших внимания на чудеса. Вокруг муллы стояло человек сто или сто пятьдесят. Они молились, ахали и удивлялись каждому исцелению, но мне кажется, что им тоже это уже немного надоело. В конце концов в восьмой раз происходило одно и то же. Однако какие-то женщины вскрикивали и рыдали, и какие-то старики бились головами о землю. Стихов, которые читал мулла, почти невозможно было расслышать, их заглушали тысячи других голосов, голосов взволнованной, возбужденной толпы.И вот, когда я уже совсем потерял надежду найти Чернокова, вдруг кто-то взял меня за плечо. Я обернулся и увидел перед собой Мамеда. Испугался я страшно. Мне казалось, что он догадается по моему лицу, что я слышал разговор в разрушенном доме.— Гамид, — сказал он, — я должен сообщить тебе печальные новости.Я молчал. Я боялся ему ответить, я чувствовал, что голос у меня задрожит и сорвется на первых же словах.— Будь мужествен, мальчик, — говорил он, — тебя постигло большое горе.Он наклонился ко мне и сказал вполголоса:— Твою мать и отчима арестовали, Советская власть не хочет, чтобы люди знали о чуде. Я боюсь, что твоей матери уже нет в живых.Я вскрикнул. Он сильней сдавил мне плечо и продолжал, глядя на меня своими зоркими глазами:— Будь осторожен, мальчик. Тебя тоже хотят арестовать. Спрячься где-нибудь до вечера, а вечером разыщи меня. Я буду возле палатки. Мы уйдем с тобой и скроемся так, что нас не разыщут.Толпа его оттеснила, и он успел на прощанье крикнуть: «До вечера!».Я опять остался один. «Правда или неправда, — думал я, — правда или неправда?» Все было против. Что отчим был арестован, это я допускал охотно, да это меня и не беспокоило. Но мать? Когда я пытался собрать свои мысли, мне становилось ясно, что это ложь, и сразу же тоска опять сжимала мое сердце. Кто бы он ни был, этот корзинщик, зачем ему было врать?Я бросился к городу. Кто-то окликнул меня по имени. Оглянувшись, я увидел Бостана, который сидел на перекладине каменного креста. Торопливо он рассказал мне, что Баширова отвезли в больницу и доктор говорит, что пуля прошла мимо сердца и Баширов останется жив.— Бостан, — опросил я, — ты не видел мою мать?Он нахмурился, вспоминая.— Час назад, — сказал он, — она шла по дороге в город. Она и человек с дорожным мешком.Я вспомнил седого добродушного человека в развалинах разрушенного дома. Быстро простившись с Бостаном, я стал пробиваться к городу и вскоре выбрался на дорогу.Второй раз я был один в Мертвом городе. Обвалившиеся стены, разрушенные арки дверей и окон обступили меня. Один раз мне послышались в переулке человеческие голоса, и, метнувшись туда, я поднял целую стаю ворон, сидевших на трупе ослика.Не помню, как я опять очутился на дороге. Она вела в гору. С одной ее стороны был обрыв, с другой — лесистый горный склон. Мертвый город скрылся из моих глаз. Я остановился. Вокруг была тишина. Жар поднимался от камней, в траве, нагретой солнцем, монотонно звенели цикады.Мне представилась вся бессмысленность моей погони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67